Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия

Аще ли кто и свят есть [посвящен в сан], а по тому пути не потечеть, ему же [доброму пути] начало и предсловье честнаго покаяния (не слышаньемь токмо, но и деломь творения) и будет тако: отиметься от него святость [сан] и дасться тому; кто по тому пути пойдет, вьсприем учение и предъсловие честнаго покаяния…[98]

Этому же составителю принадлежит по мысли того же исследователя и послесловие к «Предъсловию честнаго покаяния»:

Ведети [знать] подобает, яко предъисловию честного покаяния не подобаеть несмышлену попови държати. То добре умеющ — тоже учити, а не умеяй учити не притчи на покаяние…[99]

Судя по этим словам, речь идет о каком-то особом обряде, перед которым «добре умеющий учить» пастырь должен произнести какую-то нестандартную, требующую специальной учености проповедь. Каяться в грехах требуется «с плачем и покаянием в умилении до исхода душа своя. То же по силе, а не через силу…» Неспособный к поучениям «несмышленый» священник не должен даже приходить на процедуру честного покаяния.

Если «Предъсловие» было вступительной проповедью пастыря перед исповедью его слушателей, то это был вместе с тем и экзамен пастырю. Всем собравшимся и слушающим проповедника становился ясен уровень подготовленности, книжной начитанности того, кто решился выступить перед ними с речью.

Автор хорошей проповеди, предваряющей одно из главных христианских таинств, становился уже не просто передатчиком перечня грехов богу и ответного отпущения грехов, а искоренителем зла, предстателем перед богом за своих прихожан или за тех людей, которые независимо от парафиальных границ собрались к этому хорошему проповеднику. Духовенство, естественно, было серьезно обеспокоено такой непрошеной конкуренцией.

По всей вероятности, обозначение «Предъсловие честнаго покаяния» и является как упоминанием какого-то особого исповедального обряда, так вместе с тем и названием статьи в сборнике, посвященной вопросу о том, какими качествами должен обладать руководитель этого обряда.

В стиле автора «Слова о лживых учителях» ощущается знакомство с житием Авраамия:

В содержании самой статьи «Предъсловие…» мы видим строгое и суровое отношение к духовенству:

Подобает быти архиерею съмысльну и умьну и мудру в учении книжном и тверезу в всемь… Такому же подобаеть быти иерею. Аще ли не такым — то не подобаеть быти ереемь. Аще и будеть и свят [иметь сан], понеже есть невежа и несмысльн[100].

К таким «несмысленным» попам нельзя приходить на исповедь. К тем священникам, которые недостойны принимать исповедь кающихся, автор «Предъсловия» обращает гневную филиппику:

Горе вам, фарисеи, лицемери, книжници слепни, яко объходите море и землю и творите единого пришельца сына дьбри огньней, сугубейша вас! Горе вам, вожеве слепии, спону [препятствие] творите хотящим спастися![101]

В этом горячем обвинении слепых вождей очень туманно, замаскированно обозначен тот, кто повелевает ими: «сын дебри огненной»; кто он? Это — Дьявол, Сатана, Вельзевул…

У автора сочинения, посвященного покаянию, нет и намека на отрицание самого таинства исповеди и причащения; вопрос состоит лишь в том, кому грешник доверит передачу поведанных прегрешений богу. Ответ дан:

Аще ли обрящеши мужа духовна и разумна, то без съмута [без смущения] исповежься ему не яко к человеку, но яко к богу.

В простом умолчании о месте в обществе того мудрого мужа, к которому можно прийти на исповедь, содержится целая концепция: образованные миряне (не из числа духовных лиц), простецы могут заместить невежественного святителя.

Вот примерно так по памятникам или упомянутым в житии Авраамия (как «Златая Чепь») или синхронным годам судилища над Авраамием (как «Предъсловие честнаго покаяния») мы можем представить себе облик аврамистов и контуры их программы, которая недостаточно выясняется из жития, написанного Ефремом в ту благополучную пору, когда страсти утихли; Ризоположенский монастырь продолжал существовать и вспоминать недавнюю жесткую конфронтацию автор не хотел.

Подводя итоги тем отрывочным сведениям, которые сохранились от предмонгольского времени о свободомыслии русских людей по отношению к церкви, можно сказать следующее.

1. Укрепившееся экономическое положение церкви вообще и монастырей в частности, противоречившее евангельской догме, вызывало у нас, как и на Западе, осуждение как со стороны низов (холоп Псевдо-Даниил), так и княжеских верхов (Ярослав Всеволодич).

2. В образованной среде возникла потребность в критическом рассмотрении основной христианской литературы; критическом не в смысле полного отрицания или разгрома, а в смысле необходимости анализа («пытати потонку»), разгадывания скрытого содержания евангельских иносказаний.