Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия

А кто исповедается земли — то исповедание не исповедание есть: земля бо бездушна тварь есть — не слышит и не умеет отвечати и не въспретит сьгрешающему

(Стефан Пермский)[161]

Средневековые люди католического Запада, по словам того «философа», который разъяснял Владимиру I сущность христианства, сохранили древнее почтительное отношение к земле и небу: они «землю глаголють ма́терию. Да аще им есть земля мати, то отьць им есть небо»[162].

В произведениях русского фольклора земля устойчиво называлась «Мать-Сыра-Земля», т. е. земля, напоенная небесной влагой.

Возможно, что весенняя предпокаянная проповедь стригольников была одной из форм оттеснения языческих обрядов и замены их публичной проповедью красноречивого «молебника и книжника». Воспитанное тысячелетиями миропонимание земледельцев заключало в себе уважительное отношение и к рождающей хлеба́ земле, и к орошающему и согревающему эту землю небу. Эти два важнейших элемента природы и были в центре внимания стригольников. Митрополит Фотий упрекал стригольников в том, что

… стриголници, отпадающей от бога и на небо взирающе беху, тамо отца собе наричают, а понеже бо самых того истинных еуаггельскых благовестей и преданий апостольскых и отеческых не верующе, но како смеют, от земли к въздуху зряще, бога отца собе нарицающе?..

«… И котории тие стриголници от своего заблужениа не имут чисто веровати православия истинаго, ни к божьим церквам — к небу земному — не имуть быти прибегающе и на покаяние к своим отцем духовным не имуть приходити…» [от тех следует удаляться и их наказывать][163].

Митрополит, естественно, не отрицает наличия божества на небе, но считает, что стригольники недостойны называть его своим отцом в силу того, что они пренебрегают церковью («небом земным») и не являются на исповедь к своим духовным отцам. Из этой констатации исследователи делали нередко вывод о том, что стригольники вообще отрицали само таинство причащения.

Однако прямое свидетельство Стефана Пермского о том, что стригольники «исповедовались земле», не позволяет делать такого крайнего вывода: у епископа речь идет о признании стригольниками самой сущности таинства, но порицается форма проведения обряда, отстраняющая посредника — иерея. Стригольник исповедуется непосредственно богу и местом такой исповеди является не церковь, не библейские священные места (как у калик перехожих), а природа, открытые пространства, где можно мысленно или словесно обратиться к матери-земле и «от земли к воздуху зряще» поведать свои грехи отцу небесному.

Обвинять стригольников в отрицании одного из важнейших христианских таинств нельзя. Они были повинны (с точки зрения церкви) лишь в том, что самовольно отстраняли духовенство от руководства процедурой покаяния и отпущения грехов, оставляя тем самым каждого человека один на один с богом; обоснование этого стригольники отыскивали в священных книгах, в частности в псалтири. В этом проявлялась главная гуманистическая черта нового вида покаяния, раскрепощавшая человека, оборонявшая его человеческое достоинство и дававшая ему независимость от «лихих пастырей». Предварительная проповедь, обращенная ко всем прихожанам, сплачивала их, делала обряд более торжественным общественным обрядом (рис. 8).

Рис. 8. Покаянные кресты из окрестностей Новгорода. Надписи на крестах второй половины XIV в. содержат обращенную к богу просьбу о прощении грехов живому грешнику и о предоставлении ему вечной жизни в будущем мире. Для написания своего имени каждым кающимся в середине креста оставлено гладкое место. Левый крест найден за северной окраиной Новгорода; правый из Аркажа монастыря. (Рисунки проф. А.А. Спицына). Схема-расшифровка помещена на рис. 14.

* * *

Исходя из наметившихся признаков стригольнической обрядности («предисловие» в день обязательного покаяния, весеннее время этого общего собора и необходимость открытого пространства для обращения к земле и к небу), мы должны обратить внимание на обилие в Новгородско-Псковской епархии монументальных каменных крестов, поставленных вне церквей, на дорогах, на перепутьях. В.В. Седов составил карту размещения этих крестов, являвшихся не надмогильными, а «поклонными» или памятными[164].

В некоторых случаях постановка креста отмечала какое-то реальное событие. Таков, например, крест новгородского боярина Ивана Павловича 1133 г., поставленный в самых верховьях Волги при впадении ее в озеро Стерж. Высота креста 167 см.

Надпись на нем:

В ЛѢТО 6641 (1133)

МѢСАЦА ИЮЛѦ 14 ДЕНЬ

ПОЧАХЪ РЫТИ РѢКУ СЮ

АЗЪ ИВАНКО ПАВЛОВIЦЬ

I КРЕСТЬ СЬ ПОСТАВИХЪ[165].

Через год после каких-то гидротехнических работ в самых верховьях Волги, проведенных 14 июля 1133 г., Иванко Павлович был избран новгородским посадником. Этот датированный крест открывает собой длинный ряд каменных крестов XII–XVII вв. разного, в том числе и не погребального, назначения. К этому ряду следует добавить множество деревянных крестов, доживших до XX в. Таким образом, Новгородская земля вплоть до Северной Двины и Белого моря была обеспечена большим количеством священных мест, где православный человек мог помолиться вне церкви, а зачастую и далеко от церкви.

Совершенно особый интерес для нашей темы представляют кресты из окрестностей Новгорода с покаянными надписями (рис. 7, 8 и 14). А.А. Спицын успел опубликовать два таких креста (утраченных к 1903 г.) и тем сохранить их для науки. Третий крест опубликован П.П. Покрышкиным, производившим архитектурное обследование и реставрацию Спасо-Нередицкой церкви. О четвертом кресте, вделанном в апсиду Федоровской церкви на Софийской стороне, мне сообщила Т.В. Николаева и любезно передала свою зарисовку[166].