— Есть два объяснения расчленения человеческого трупа, — сказала я, начав свою лекцию. — Первое — чисто практическое. Тело анатомируют, чтобы скрыть личность жертвы или упростить процесс избавления от останков. Но у некоторых постпреступные действия предназначены для воплощения их садистских фантазий. По сути, это такие обряды — например, вырезание на трупе символических фигур или знаков или ампутация половых органов.
Я включила проектор и показала фото отрезанной головы, обнаруженной в горах неподалеку от города Санта-Круз. Черты лица полностью сохранились, но немного увяли. Признаки разложения отсутствовали. Было очевидно, что жертва — девочка подросткового возраста.
— Расчлененный труп сильно затрудняет проведение основных криминалистических экспертиз. Рассеивание фрагментов тела по разным местам осложняет установление личностей жертвы и преступника.
Я укрупнила фото на экране.
— Смотреть на это и вспоминать об этом непросто, — обратилась я к аудитории. — Уж я-то знаю, поверьте. Но, исследуя процесс формирования замысла этих действий, мы получаем ценную информацию о личности преступника и особенностях его мышления. В каждом подобном случае присутствует элемент почерка, есть определенные закономерности. И они приближают нас к пониманию личности данного преступника.
Заметив некоторое недоумение в аудитории, я прервалась и предложила задавать вопросы.
— А разве это не пример того, что вы называете иррациональным поведением? Непредсказуемым и необъяснимым? — спросил агент из первых рядов.
— На самом деле нет, — сказала я. — Посмертные ритуалы присутствовали в религиозных традициях на протяжении практически всей истории человечества. Их стали практиковать реже относительно недавно. А что касается преступников, то во всех без исключения известных мне случаях они действовали обдуманно, педантично и исключительно ради удовлетворения своих садистских прихотей. Налицо был умысел, а не умопомешательство. Вспомните, к примеру, Эдмунда Кемпера, Теда Банди, Карлтона Гэри. Все они действовали вполне осмысленно.
— Но разве не бывает так, что у преступника в голове каша и вообще он, скажем прямо, полный псих. Есть ли смысл искать зацепки в ходе его мыслей? — не унимался агент.
— Дело не в том, псих он или нет, — ответила я. — А в том, что сам преступник видит в своих действиях определенную логику, следует определенной модели мышления и считает это разумным. Давайте я объясню поподробнее. Только приступив к работе в ОПА, я задавала всем тридцати шести сексуальным маньякам, которые принимали участие в нашем исследовании, один и тот же вопрос: «Что послужило толчком к вашему первому убийству?» Так вот, все без исключения ответы преступников следовали одной и той же логике. Во-первых, они говорили, что прекрасно сознавали свою давнюю одержимость бурными фантазиями. Во-вторых, рассказывали, как их фантазии перерастали из смутных мыслей о насилии в одержимость убийством и властью. В-третьих, их ответы показывали, что многосложные миры их фантазий достигали критической точки, где их было уже невозможно отличить от действительности. Важно понимать именно последнюю составляющую — стирание граней между реальностью и фантазией. Это ключевой момент, когда абстрактный интерес к убийствам наконец вырывается из головы преступника и начинает жить собственной жизнью, забирая реальные жизни других людей.
Я показала на экране следующий слайд — фото Эда Кемпера в профиль и анфас, сделанные в офисе шерифа города Санта-Круз, — и продолжила:
— Преступники склонны представлять стремление к сексуальному насилию проявлением своей садистской фантазии. Но они не считают, что это какая-то ошибка или недопонимание реальной действительности. Напротив, они уверены, что воспринимают реальность наиболее полно, что они вправе получать все, что хотят, и что контроль — главная компенсация за несправедливое отношение к ним. Для них фантазия и есть реальность. Это скрытая от посторонних глаз насыщенная жизнь с собственными законами и ритуалами. Самовозвеличивающий нарратив, который ложится в основу их абсолютного презрения к человеческой жизни. Для них все это исполнено смысла. И присмотревшись, вы можете уловить этот смысл.
На всех этапах нашей исследовательской работы мы полностью отдавали себе отчет в том, насколько многослойной бывает природа преступников. Какого-то единственного главенствующего фактора их развития не было. Насилие не было их «судьбой» или просто привычкой. Все было гораздо сложнее. Несмотря на наличие в биографиях сексуальных маньяков общих сюжетов вроде эпизодов физического или психологического абьюза в раннем возрасте, их насильственные преступления были обусловлены не этим опытом, а свойственным только им образом мыслей. Исследованные нами преступники были склонны ментально повторять и воспроизводить свои детские травмы, но не ради их преодоления, а в качестве своего рода самопотакания. Регулярное возвращение к травмирующим эпизодам детства делало их ярче и закрепляло в памяти. Это были своего рода репетиции. Такой необычный образ мыслей накладывал глубокий отпечаток на сознание и перестраивал традиционные средства восприятия, что впоследствии находило подтверждение в тщательности, с которой эти преступники планировали свои акты насилия.
Наш главный практический вывод состоял в значении этого для эволюции преступника. Его стереотипы мыслей и интенций были навязчивыми, то есть требовали постоянной шлифовки и доработки для достижения максимального соответствия акта убийства идеальному представлению о нем.
Таким образом, фантазии преступника становились изощреннее с каждым новым убийством. Он еще больше фокусировался на контроле и обладании и переходил к ритуалоподобным формам изнасилований и пыток. Большую часть преступников задерживали до того, как их фантазии достигали такого уровня, но некоторые были достаточно расчетливы и осторожны, чтобы избегать разоблачения и продолжать эволюционировать в этом направлении. Наиболее глубокие представления об уникальной природе криминального сознания мы почерпнули именно у тех преступников, которым удалось максимально полно воплотить свои фантазии. Соответственно, именно эти преступники и совершили самые гнусные деяния из всех, с которыми нам пришлось столкнуться.
За время работы в ОПА я изучила немало дел с расчлененкой, каждое из которых подвергала тщательному анализу, невзирая на обескураживающие детали. Разумеется, из этого вовсе не следует, что я свыклась с ужасами этих отвратительных преступлений. Я просто понимала, что не могу отводить глаза в сторону. Информация есть информация. В каждом деле обнаруживалось нечто ценное. И каждое давало возможность взглянуть на вещи немного иначе, углубляло мое представление о серийных убийцах в целом. Именно это и составляет суть работы исследователя — все получается только в том случае, если ты рассматриваешь явление во всей его полноте, не игнорируя то, что доставляет неприятные ощущения. Я усвоила это еще в период работы над темой изнасилования и понимала, насколько важно сохранить тот же подход в исследовании криминальной личности. Для максимально полного понимания преступлений я должна была досконально изучить и понимать тех, кто их совершает. Это относилось, в том числе, и к самым душераздирающим преступлениям.
Например, Джерард Шэфер рассказывал, что начал фантазировать о связывании и садомазохизме примерно в двенадцатилетнем возрасте. «Я привязывал себя к дереву, мастурбировал и представлял, как наношу себе увечья. Я находил женские трусики и надевал их. Делал я это потому, что моя сестра была любимицей отца, он ее баловал, возил с собой повсюду, чего не сказать обо мне. Поэтому мне хотелось стать девочкой».
Серийный убийца Шэфер похищал девочек-подростков. Он привозил жертву в отдаленный район природного заповедника во Флориде, связывал, вставлял в рот кляп, накидывал петлю на шею и заставлял стоять неподвижно у подножия дерева. Насладившись этим зрелищем, он зверски убивал жертву. Чтобы скрыть улики, Шэфер изувечивал тела. Идентифицировав его как главного подозреваемого, полицейские обыскали дом, где Шэфер жил вместе с матерью, и обнаружили тайник с сувенирами: бижутерией, откровенными фото, объявлениями о пропавших без вести, зубами и костями. Там же они нашли более ста страниц рукописей и рисунков с детальными описаниями фантазий об изнасилованиях молодых женщин и расчленении их тел. Но самой наглядной демонстрацией фантазий Шэфера были своего рода иконы, развешанный по стенам его комнаты. Он собственноручно создал серию коллажей из плакатов в жанре софт-порно, иллюстрирующую его зверские идеи. На одном из них опиравшейся на дерево женщине были пририсованы пулевые отверстия, путы на ногах и руках и следы испражнений на белье. На другом перед тремя обнаженными женщинами стоял мужчина, над которым Шэфер приписал: «Эти женщины ублажат меня. А если нет, никуда от меня не денутся и отправятся развлекать деревенских прямо на базарной площади». Еще одна группа плакатов изображала повешенных на деревьях молодых женщин.
В своих отвратительных фантазиях Шэфер был отнюдь не одинок. Так, у нас еще было дело Кармайна Калабро.
Тело 26-летней учительницы-дефектолога Франсин Элверсон обнаружили на крыше многоквартирного дома в Бронксе, в котором она проживала. Девушка была избита до неузнаваемости, связана ее же чулками и поясом, а труп был распластан в позе, напоминающей кулон с буквой «хей» на иврите, который она носила на шее. Лицо было полностью раздроблено и прикрыто ее трусиками. На внутренней стороне бедер и вокруг колен были следы укусов, а на теле — порезы, нанесенные перочинным ножиком. Но самым примечательным была степень сексуальной фрустрации, продемонстрированная постпреступным поведением нападавшего. Он отрезал жертве соски, изуродовал ее гениталии, исписал живот непристойностями, воткнул во влагалище зонтик. А потом мастурбировал над телом и испражнился рядом с ним, после чего прикрыл фекалии одеждой убитой. В виде прямого вызова полицейским на ноге жертвы ручкой было написано: «Да пошли вы. Меня не остановить».
ebooksa