Тени таятся во мраке

22
18
20
22
24
26
28
30
Териоки — дачный поселок под Санкт-Петербургом. Апрель 1905-го года

— Здравствуйте, любезный Сергей Васильевич! Примите глубочайшую благодарность за то, что откликнулись на мою просьбу. И тотчас решили приехать, не взглянув, что на дворе суббота. Да еще в этакую даль, — Петр Николаевич Дурново[7] крепко пожал руку Зубатову, едва тот выбрался из своего экипажа, и с учтивой улыбкой осведомился, — Я не слишком отвлек Вас от домашних дел? Вечерних планов не разрушаю?

— Здравствовать и Вам, Петр Николаевич. Спасибо, что вытащили подышать свежим воздухом и на такую замечательную красоту полюбоваться. В Териоках я года три не был.

Да и какие у меня могут быть домашние дела? Я же пока из Владимира никого сюда не перевозил. Некогда. Спать и то пока больше на службе приходится. Дел иного свойства, не семейных отнюдь, — просто не впроворот. Может статься, что только к середине лета мои в Питер переберутся.

— Значит, холостякуем пока? — начальник департамента полиции МВД с хитринкой подмигнул своему собеседнику, — Но тяжко, поди, приходится без домашнего-то супца-борщика? Как поживает Ваша супруга, остальное семейство?

— Спасибо. У моих, слава Богу, все в порядке. А Ваши как?

— Тоже не болеют. Тьф-тьфу, чтоб не сглазить. Кстати, а как там Владимир дышит? Я ведь, страшно подумать, четверть века, почитай, как уехал оттуда.

— Стоит Владимир-град. Все как обычно: грязь и пыль летом, сугробы да мороз-трескун зимой. Клязьма течет. Колокола звонят. Вишенка моя, наверняка уже начинает цвести. Сейчас самая пора. Я ведь, грешным делом, как в 1903-ем от господина фон Плеве полный афронт со службы получил, садоводством баловаться стал. И, Вы не поверите, но несуетное это занятие здорово увлекает. Вот, задумал и здесь кое-что посадить, опасаюсь только, что климат для хороших вишен и слив сыроват.

— Да, Сергей Васильевич, погоды здешние своеобразны. Вишенка, говорите…

Но Вы, мой дорогой, — романтик, как я погляжу. Дел-то у нас тут действительно — не впроворот. Нам сейчас с Вами, по большей части, предстоит сажать не столько вишни да яблоньки-грушки, сколько фруктов-ягодок совершенно иного свойства. В Шлиссельбург, да в Петропавловку, в том числе. Думаю, что местные условия им скорее — в радость. Все приятнее, чем сибирские морозы.

— А Вы шутник-с, однако, Петр Николаевич.

— Э, какие уж тут шутки. Развелось вокруг всякого… — Дурново тяжело вздохнул, в сердцах пристукнув по бардюрному булыжнику тросточкой. Вскинул голову, как бы освобождаясь от неожиданно догнавших тяжелых мыслей, и улыбнувшись, с чуть заметным аристократическим полупоклоном, предложил гостю первым войти в заведение, — Вот мы и на месте. Чувствуйте себя как дома. Это мой любимый ресторанчик. Его хозяина я знаю лет пятнадцать. Вид на залив, полагаю, Вы уже оценили вполне. Я решил угостить Вас домашней чухонской кухней. Горшочки по-карельски и тушеный окорок тут — пальчики оближите! И поговорить дадут вполне спокойно. Хоть до утра. Ни мои служаки нам досаждать не будут, ни Ваши. А то ведь ни разу не удавалось нам по душам поговорить, с самого Вашего возвращения. Кстати, хотите, покажу Вам свой скромный уголок? В августе не удержался я, знаете ли, прикупил небольшую дачку. Спасибо Государю, поддержал меня денежкой, после того, как мне именьице спалили. Это здесь, неподалеку. Пешком минут пятнадцать, не более. Там уж нам точно никто не помешает.

— Спасибо за приглашение, Петр Николаевич. Но тут уж — Вам решать. Сегодня Вы принимающая сторона, мое дело простое: кушать, да нахваливать. Да еще дивными видами любоваться — рассмеялся Зубатов, — Думаю, что глядя на Вас, придется и мне здесь домик подыскивать. Ну, а пока, — главное, утром в понедельник на службу не опоздать…

* * *

— Получается, что Государь ведет нас к окончательному распределению дел. Весь сыск уголовный и поддержание местного правопорядка, как в городах, так и в деревне, — мои. Порядок на транспорте и силовая работа в случае бунтов — жандармы. А весь сыск политический и политическая же разведка за границей, как и контрразведка, — отныне Ваша епархия, Сергей Васильевич. Не так, ли? — промокнув белоснежной салфеткой губы и кончики своих аккуратно подстриженных, «моржиных» усов, Дурново отложил вилку, и, откинувшись на спинку кресла, скрестил руки на груди.

Цепкий, изучающий взгляд его темно-серых глаз и вопросительный изгиб правой брови говорили о том, что пришло время серьезного разговора по душам.

— Также наша обязанность — охрана границ Империи. И персональная — Государя, его семьи и ряда лиц, чья безопасность требует пристального внимания.

— Да, конечно, я помню. И как Вам, Сергей Васильевич, в первое время страшно не стало? Что такую махину ответственности на плечи принимаете?

— О, еще как стало, любезный Петр Николаевич. Еще как! Ночи две без сна провел. Хотя уже после того, как согласился, — Зубатов негромко рассмеялся, и, проведя рукой по шевелюре, подытожил, — Седых волос в те дни поприбавилось раза в два. Ну, а потом — бояться уже некогда было. Навалилось все, и… поспевай поворачиваться. Вы на меня не в обиде, Петр Николаевич, что многих Ваших кадров к себе в контору перетащил?

— Конечно, друг мой, эта пертурбация усложнила мне жизнь преизрядно-с… Да еще в военную-то пору! Не стану душой кривить, позлился я на Вас тогда. Но не долго. Вы ведь, в основном, тех людей забрали, с кем и раньше работали. Так что мои ли они были, — то бабушка надвое сказала. Прочие же переходят к Вам вместе с функцией, так что особого повода для недовольств у меня нет.

Кстати, благодарю Вас, что согласились всю кухню перлюстрации оставить пока у нас в министерстве. Не стоило Плеве окончательно доводить до белого каления. Для Ваших офицеров я у себя организую отдельное помещение, так что отобранная ими почта будет храниться отдельно от общего потока, и на стол к министру не попадет.

В общем, хорошо, что с организацией Вашего «опричного Приказа» и оформлением сразу четкого разделения обязанностей между нами, исчезает излишнее дублирование в работе ведомств, отвечающих за борьбу со скрытыми внутренними и внешними врагами Российского государства, это скоре, — к лучшему.