Главное, чтобы нынче не дошло до царе- братоубийства. Там все стены кинжалами и саблями по желанию их покойного папани увешаны. Эх, не было печали…»
Шутки — шутками, но если бы Вадик мог только представить, какого именно калибра «печалька» назревает, возможно, вопреки правилам дворцового этикета и человеческих приличий, он рискнул бы тотчас вломиться в Восточную курительную, где его Оленька начинала выяснять отношения с братом, дабы любым мыслимым или даже немыслимым способом помешать деструктивному процессу. Или на крайняк слинял бы куда подальше, от греха, если бы перекошинская осторожность на минутку-другую внезапно пересилила банщиковскую решительность.
Отвечая на вопросы Государыни о состоянии здоровья идущей на поправку Катюши Десницкой и ходе лечения Сонечки Орбелиани, которых она с дочерьми намеревалась в ближайшее время навестить, Вадим интуитивно почувствовал, что в этот раз у Ольги не просто «что-то пошло не так». Николай не любил долго обсуждать неприятные ему темы, а сейчас его разговор с сестренкой тет-а-тет затянулся почти на полчаса. И с каждой новой минутой неопределенности, порожденной их отсутствием за столом, ощущение близости «жареного петуха» к пятой точке опоры становилось острее. Но чем томительнее тянется ожидание, тем внезапней наступает развязка.
Царь, стремительным и порывистым шагом, что для него было совсем не характерно, буквально влетел в залу. И сразу, прямо от распахнутых дверей, обратился к Банщикову, бесцеремонно прервав его беседу с Александрой Федоровной:
— Михаил Лаврентьевич! Будьте любезны сегодня, ровно в семь пополудни, быть у Нас. Здесь. Вместе с господами Балком и Рудневым. Потрудитесь не опаздывать.
За сим, любезнейший, долее Вас задерживать Мы не намерены. Поторопитесь…
«Пшёл вон, холоп! Так, стало быть? И глазки у него… вау! Не злющие даже. Гораздо хуже. Абсолютно бесстрстные, мутные и холодные, как оловянные плошки. Дело — дрянь. Трындец нам, похоже. Но что ему Солнце мое ненаглядное выкатило, если такая реакция Вассермана воспоследывала? Неужели?.. нет, только не про ЭТО… Боже упаси! Не могла она, ведь я предупреждал. Ну, не идиотка же, в самом деле…»
Заплаканную Ольгу Вадим нашел на месте преступления, в Восточной курильне. И через пять минут знал все. А еще через десять уже мчал в Питер на моторе Спиридовича, чтобы отловить Петровича, свалившего с утра из Адмиралтейства к Менделееву и Фриду в Новую Голландию, а оттуда намеревавшегося заехать к Ратнику, на Балтийский завод. С Балком дворцовый комендант связался сам, по телефону, тем самым отсрочив для Вадика перспективку предстать перед монархом в изрядно ощипанном виде…
То, что женская психология, как и физиология, отличается от мужской, он уяснил в очередной раз со всей очевидностью. Но винить в случившемся надо было себя. Увы, «студенческая» часть натуры Банщикова так и не научилась прятать от любимых женщин, что от матери, которой ему так давно и мучительно не хватало, что от возлюбленной, в которой он инстинктивно искал что-то материнское, противопоказанную им информацию.
«Пора бы Вам повзрослеть, дорогой товарищ фаворит. Пока еще фаворит. И готовьте задницу: предстоит экзекуция. Причем, фиг знает, от кого круче, от царя или от Кола…»
Ничего хорошего от Василия незадачливому царедворцу ожидать не приходилось: факт «слива» запретной инфы был налицо. И отвечать за это придется лицом, в лучшем случае. Однако, куда паршивее было то, что Вадик абсолютно не представлял, чем может закончиться вечерний разбор полетов у Императора.
Каждый из их троицы по отдельности заверял царя, что знать не знал и слыхом не слыхивал про терки Николая со строптивыми родственниками. Ольга же, в запальчивости вывалив на голову потрясенного брата поднаготную великокняжеских «морганатических историй» из мира «иновремян», продемонстрировала ему тем самым, что они, все трое вместе и каждый по отдельности, лгали ему. Попросту бессовестно врали, глядя в глаза.
Ничего, де, они не помнят и не знают о проблемах в царской семье, кроме болезни Маленького, ага! Кому-то нравится, когда его держат за лоха? Как знать, может, и есть где-то подобные индивидуумы. Но, совершенно точно, Император Всероссийский к числу таких, не уважающих себя, склонных к мазохизму бесхребетников, не относился. Как раз наоборот. Николай был болезненно самолюбив, хотя изо всех сил и старался обуздывать это свойство натуры, пряча от окружающих, ибо гордыня — смертный грех…
«Сам-то по себе он чел не злопамятный. Только злой. И память у него хорошая…»
Отирая испарину с висков бурым от вездесущей дорожной пыли платком, Вадим предался невеселым размышлениям о ближайшем будущем. И чем дальше оснащеный мотором Даймлера костотряс уносил господина статс-секретаря от Царского села, тем мрачнее рисовались ему перспективы. Даже то, что Николай дозволил Банщикову лично отыскать и доставить во дворец адмироала Руднева, в данных обстоятельствах выглядело упущением Государя или же чудом неслыханного доверия с его стороны. Хотя, скорее, дело тут было не столько в отношении Николая к Вадиму, сколько в его сострадании к своей страдающей сестре.
«А мог бы ждать решения судьбы в караулке…
Столетием позже родится формулировочка: „Освобожден от занимаемой должности в связи с утратой доверия“. Но это там, у нас, в эпоху гуманную и демократическую, — „освобожден“. А здесь: раз-два и… „посажен“. И ладно, если в крепость. Можно ведь запросто в виде какой-нибудь березки-липки прорости, после иной „посадки“. Даже если из жалости к любимой сестренке он вдруг смилостивится, то прогонит с глаз долой „под надзор“. Это уж, девять к одному. И прощай интересная, высокооплачиваемая работа с перспективами карьерного роста. В лучшем случае — „золотая клетка“, как пожизненно невыездному, персональная „шарага“ в Институте…
А если тут, при всей этой цветущей буйным цветом нероновщине, сказать кому, что во времена тоталитарной диктатуры „кГовавой ГЭБни“ реально было восстановиться в должности по решению суда с выплатой зарплаты за время вынужденного отсутствия на рабочем месте и компенсацией „морального и физического“, свезут тебя в Желтый дом, касатик. И всего-то делов…»
Глава 8
Точка невозврата
ebooksa