– Еще дышит, – сказал он.
– Дышит?
Комиссар ничем не выдал своего волнения.
– Двое, сюда! – резко приказал он. – На руки, и быстрей до перевязочного пункта. Может быть, выживет.
И он, повернувшись, пошел дальше по полю.
«Выживет или нет?» – этот вопрос у него путался с другими: как себя вел в бою? почему оказался сзади всех, в поле? И невольно все эти вопросы связывались в одно: если все хорошо, если вел себя храбро, – значит, выживет, непременно выживет.
И когда через месяц на командный пункт дивизии из госпиталя пришел адъютант, побледневший и худой, но все такой же светловолосый и голубоглазый, похожий на мальчишку, комиссар ничего не спросил у него, а только молча протянул для пожатия левую, здоровую руку.
– А я ведь так тогда и не дошел до пятой роты, – сказал адъютант, – застрял на переправе, еще сто шагов оставалось, когда…
– Знаю, – прервал его комиссар, – все знаю, не объясняйте. знаю, что молодец, рад, что выжили.
Он с завистью посмотрел на мальчишку, который через месяц после смертельной раны был снова живым и здоровым, и, кивнув на свою перевязанную руку, грустно сказал:
– А у нас с полковником уже годы не те. Второй месяц не заживает. А у него – третий. Так и правим дивизией – двумя руками. Он правой, а я левой…
1942