– Кажется, знал.
– Такой рыжий, у меня в отделении был. Ну, вчера в него попало. А так – бог милует. Все предназначено по порядку, товарищ капитан. Сами сможете убедиться.
– Посмотрю, – сказал Сабуров.
– А пока не хотите ли картошечки отведать? Как раз жарим ее. Мороженая, но она еще слаще.
– Откуда же у тебя картошка?
– Ночью вчера пробрались до того подполья, где женщина была с детьми, которых убило. Помните?
– Помню.
– Пробрались. Сам лично я пробирался. Там от взрыва разбросало. Полмешка набрал. Вы мороженую не кушаете?
– Нет, почему же? Ем, – сказал Сабуров.
– Сейчас мы все сделаем, – сказал Конюков. – Антонов, поверни еще раз картошку. Погоди, я сам.
Конюков встал и, вытащив из-за пояса широкий трофейный нож, стал поворачивать на сковороде картошку.
– У нас тут хозяйство, товарищ капитан. Я люблю, чтобы всему свое место было. Отведайте картошки, – предложил он, стаскивая с времянки сковородку и ставя ее на пол. – Вот, пожалуйста, ножичек.
Сабуров взял нож и, обжигаясь, съел несколько кружков картошки.
Конюков, у которого на боку болталась немецкая обшитая войлоком фляга, хотел спросить у капитана, выпьет ли он, но дисциплина взяла верх: начальство само знает, когда пить, когда не пить.
– А ты чего не ешь? – спросил Сабуров.
– Отведайте еще, потом и мы покушаем.
Сабуров отказался и подвинул сковородку Конюкову. Тот наскоро подцепил ножом немножко картошки и, еще не дожевав, позвал дежурного:
– Буди бойцов. Ужин готовый.
Сабуров поднялся.
– Пока будут ужинать, сходим наверх.