«В самом деле, скучно ей тут, – подумал Полынин, когда мать вышла на кухню. – Надо жениться».
И огорченно вспомнил, что у сестры Артемьева оказался муж. Когда он думал о женитьбе, то всегда почему-то представлял себе, что женится именно на сестре какого-нибудь своего товарища. Сегодня на квартире у Артемьевых он сначала даже сел к Маше немного боком, чтобы ей не лезло в глаза его ухо.
Поставив подогревать пироги, мать вернулась и начала собирать на стол.
– За твое здоровье выпили, – сказала она, доставая из нового буфета графин с водкой, в котором оставалось меньше трети. – И я пригубила.
– С кем же это вы без меня тут гуляли?
– Петя Козырев приходил.
– Когда?
– Как от вас, оттуда, прилетел, так и пришел. Они к нам в Монино с женой к кому-то в гости приезжали, а перед гостями он ко мне вместе с нею заявился. Надежда Алексеевна. Красивая женщина. А он малость росточком около нее не вышел. Рассказывал про тебя, как ты живешь.
– Как ругались мы с ним, не рассказывал?
– Нет. Сказал, что ты, наверное, тоже скоро вернешься. Потом говорит: «Давайте, Елена Андреевна, водки. Выпьем за Николая». Сам выпил полную, жене приказал и меня заставил. Потом достал у тебя из стола все твои испанские фотографии и ей показывал. А та, где вы с ним в кожанках, около самолетов, ей так понравилась, что она у меня просить стала.
– Дали ей?
– Он сам забрал. Говорит: «Николай был бы – дал бы. Передайте ему, что я забрал».
– Ну и правильно, – кивнул Полынин. – У меня еще есть.
– Та другая – маленькая. – Мать была недовольна собой, что не устояла и отдала Козыреву фотографию. – Красивая женщина, – снова повторила она, вздохнула, сердясь на сына за то, что он все никак не женится, и вышла на кухню за пирогами.
Оставшись один, Полынин подошел к стоявшему в углу старому письменному столику, который они с матерью издавна возили с собой с места на место. Там в нижних ящиках была кое-какая авиационная литература и его старые конспекты, а в верхнем ящике навалом лежали фото, большею частью снятые им самим, – он любил в свободное время заниматься фотографией.
Фотография, точно такая же, как та, что взял Козырев, но маленькая, лежала на самом верху. Они с Козыревым и с покойным Борисом Овечкиным стояли у своих истребителей «чата» – «курносых», как их называли испанцы. Рядом с ними стояли трое механиков, в том числе его механик Хосе, неделей позже погибший при бомбежке аэродрома.
Позади самолетов виднелся белый домик штаба, за ним – летняя жаркая даль, а за нею – Мадрид. Мадрида на фотографии не было видно, но он был за этой далью, – над ним в тот день они сбили каждый по «юнкерсу», в честь чего и снялись все трое со своими механиками.
Глядя на фотографию и мысленно продолжая начатый на квартире у Артемьевых разговор о немцах, Полынин вспомнил все сразу: и тот последний «мессершмитт», сбитый над Эбро, и первый «мессершмитт», сбитый над Мадридом, и падение Сантандера, где пришлось своими руками сжечь вот этот снятый на фотографии «курносый», потому что фашисты подошли к аэродрому, а бензина оставалось только на то, чтобы облить самолеты. Сантандера остался в его памяти как начало конца, как символ всего того нестерпимо горького, что было связано там, в Испании, с вечной нехваткой горючего, патронов, снарядов, самолетов – всего, что было в избытке у фашистов с первого и до последнего дня.
Да, если уж нужно будет снова драться, он бы из всех врагов выбрал себе именно этих фашистов, летавших там на новеньких самолетах, обжиравшихся бензином и патронами и привыкших, что их всегда двое на одного!
Он подумал о них с такой ненавистью, что невольно сжал кулаки.
ebooksa