– Хорошо, – сказал японец, – мы тоже возьмем обратно ваших раненых и тоже подождем с передачей.
Он сказал это не особенно уверенно, считая, что два человека, которых он заберет обратно, слабый аргумент по сравнению с семьюдесятью девятью пленными, которых ему не возвратит этот русский капитан. Но аргумент, казавшийся японцу слабым из-за разницы в цифрах, был страшен для Артемьева. Он знал, что уже не может отступить от своего требования – составить акт, но он не мог и отдать обратно этих двух: потерявшего сознание лейтенанта, которому сейчас впрыскивали кофеин, и бородатого старшину, судорожно схватившегося за носилки и ждавшего, что же будет.
– Наши раненые останутся здесь, – помолчав и решившись идти до конца, сказал Артемьев. – Я вижу, что вы плохо с ними обращаетесь. Я вам не верну их.
– Грузите их обратно! – закричал полковник по-японски своим врачам, упирая руки в бока и расставив ноги.
– Господин полковник, – очень тихо сказал Артемьев и так же тихо взял японца за локоть и повернул лицом к нашим позициям, где, хорошо видные отсюда, стояли четыре танка, – если вы это сделаете, прикажу открыть огонь по вашим самолетам.
Сам еще не зная, как он это сделает, Артемьев твердо знал одно – что никакая сила не заставит его вернуть японцам двоих ваших. Это была одна из тех минут, редких даже в судьбе военного человека, когда все подготовленное его предшествующей жизнью сосредоточивается в одном-единственном поступке.
Наступило гнетущее молчание. Японец, очевидно, колебался, как ему отнестись к угрозе Артемьева.
Но в эту минуту Иванов, стоявший рядом с Артемьевым и смотревший на него благодарными глазами, вдруг но какому-то наитию, необыкновенно кстати, выпалил, обращаясь к Артемьеву и показывая пальцем через плечо назад, в сторону танков:
– Разрешите передать приказание?
Эти слова, произнесенные решительным тоном, в сочетании с тем, что произнес их именно танкист, доконали японца. Он сделал своим врачам небрежный жест двумя пальцами, отменявший предыдущий приказ, и сказал, чтобы они посмотрели акт, составленный русским врачом, и доложили его содержание.
– А мы со своей стороны, – примирительным тоном сказал Артемьев, – не возражаем, если ваши врачи тоже составят акт, в каком виде мы доставили ваших раненых.
При том состоянии, в котором Артемьев сдавал японских раненых, его предложение насчет обоюдного акта было насмешкой, но японцу приходилось отвечать.
– У меня нет инструкции, чтобы принимать от нас наших раненых по состоянию их здоровья и обмундирования. У меня есть инструкция, чтобы принимать их по имеющемуся у меня именному списку, – сказал японец, сердито придыхая между слишком длинными для него русскими фразами. – У меня есть приказ и дисциплина японской императорской армии. Я не придумываю, как вы, дополнительных процедур из собственной головы, господин капитан.
Артемьев пожал плечами. Он остался победителем, и теперь японец мог сколько угодно утолять оскорбленное самолюбие.
– Очевидно, у нашей и у вашей армии, – продолжал полковник, – разница в принципах. У нашей армии принцип – возвращать пленных так, как они поступили к нам. А у вашей армии, очевидно, принцип – возвращать больше, чем вы взяли. Может быть, пока они были у вас в плену, вы постарались их снабдить не только новыми одеялами?
«Что ж, все возможно», – хотелось сказать Артемьеву, но он только во второй раз равнодушно пожал плечами.
Наши санитары, переложив на свои носилки обоих раненых не теряя времени, уже несли их туда, где виднелся санитарный автобус и куда теперь вплотную подрулил самолет. Военврач, наскоро осмотревший обоих раненых, сидя на земле и положив на колени свою медицинскую сумку, писал на ней акт.
Японский поручик, так же как и полковник, владевший русским языком, сидел на корточках рядом с нашим военврачом, заглядывая ему через плечо, и читал про себя, шевеля губами.
Наш военфельдшер вдвоем с врачом-японцем шли вдоль носилок со списками в руках. Сначала японец выкрикивал японское имя, потом, коверкая его на русский манер, то же имя повторял военфельдшер, потом они оба останавливались и ставили в своих списках по галочке.
Вслед за японским врачом и нашим фельдшером шел японский фельдшер – кривоногий, рослый, с каким-то особенно злым и грубым выражением лица. Под мышкой он держал пачку пакетов. Это были большие прямоугольные пакеты, вроде тех, в которых у нас продают крупу или сахар, но очень толстые, склеенные из нескольких слоев рисовой бумаги.
ebooksa