— «Дженни Кушмэн» перерезало надвое, — чуть не рыдая проговорил Дэн. — В четверти мили отсюда. Отец спас старика. Других никого не видно. А со стариком был сын. О! Харви! Харви! Я не могу вынести этого! На моих глазах…
Он спрятал лицо на груди Харви и зарыдал. Тем временем остальные рыбаки втащили на шхуну какого-то седовласого старика.
— Зачем вы спасли меня? — стонал он. — Диско, зачем ты меня вытащил из воды?
Диско положил ему на плечо свою могучую руку. Взор старика дико блуждал, губы дрожали. Вдруг вышел и заговорил… кто же? Пенсильвания Прэт, он же Гаскинс Рич или Витти, как приходило на память дяде Сальтерсу. Лицо его странно преобразилось. То было не лицо безумного, а лицо мудрого старца.
— Бог дал, Бог и взял, — заговорил он громко. — Да святится имя Его. Я был, я и сейчас — служитель Господа. Пустите его ко мне!
— Вы служитель Божий? — сказал старик. — Так умолите Бога, чтобы Он вернул мне сына! Пусть Он вернет мне мою шхуну, стоившую тысячу долларов, и тысячу центнеров рыбы! Если бы вы не спасли меня, вдова моя никогда не узнала бы о случившемся. Теперь я сам должен рассказать жене все!
— Не надо рассказывать, Джэзон Оллей, — сказал Диско. — Лучше приляг теперь!
Трудно найти слово утешения для человека, который потерял в полминуты сына, трехмесячный заработок и шхуну, дававшую ему средства к жизни.
— Все это были глостерцы, не правда ли? — спросил Том Плэт.
— Ах, это все равно, кто бы они ни были! — сказал Оллей, отжимая свою мокрую бороду. Потом он запел:
— Пойдем со мной вниз! — сказал Пенн, как будто имел право приказывать. Взгляды их встретились, и Оллей несколько секунд стоял в нерешительности.
— Не знаю, кто вы такой, но я пойду за вами, — покорно сказал он наконец. — Может быть, я еще и верну что-нибудь из девяти тысяч потерянных мною долларов.
Пенн пропустил его в каюту и закрыл дверь.
— Это не Пенн! — воскликнул Сальтерс. — Это Джэкоб Боллер, и он вспомнил про Джонстаун. Никогда не видел я ни у кого таких глаз. Как быть теперь? Что я буду теперь делать?
Из каюты доносились голоса Пенна и Оллея. Они говорили одновременно. Но вот Пенн стал говорить один: он молился. Сальтерс снял шляпу. Пенн поднялся на дек, где стояла вся команда шхуны. Крупные капли пота блестели на его лице. Дэн все еще стоял у штурвала и всхлипывал.
— Он больше не узнает нас, — вздохнул Сальтерс. — Опять надо начинать все сначала, и шашки, и прочее. Что-то он мне скажет?
Пенн начал говорить, и видно было, что он обращается к ним, как к чужим людям.
— Я молился, — начал он. — Народ верит в силу молитвы. Я молился, чтобы Бог сохранил жизнь сыну этого человека. Мои дети утонули на моих глазах, жена и дети. Человек не может быть мудрее своего Создателя. Я никогда не молился за спасение жизни своих детей, но за сына этого человека молился, и он будет возвращен ему!
Сальтерс со страхом смотрел на Пенна, желая угадать, вспомнил ли он прошлое.
— Долго я был сумасшедшим? — спросил вдруг Пенн. Губы его судорожно искривились.