«Всегда все не так», — с сожалением произнес Крихбаум. «Нам бы эти условия немного раньше, воистину!»
Позже внизу в центральном посту он ткнул циркулем в карандашный крестик на карте. «Мы сейчас вот здесь, а вот здесь была наша позиция в это время вчера». Уголки его рта печально дернулись. «Мы болтались туда и сюда по одному и тому же небольшому участку». Он отошел к хранилищу для карт вытащил генеральную карту и указал на квадрат сетки к юго-западу от Исландии. «Вот, этот квадрат соответствует карте на столе».
Его циркуль проследил наш маршрут вплоть до сегодняшнего дня. «Мы начали поход с весьма продолжительного движения на запад. Затем наступила плохая погода и мы повернули к северу, затем большой зигзаг на юг, затем снова на запад, а вот еще поворот на юг. Несколько зигзагов, затем на запад уже в третий раз. А вот где мы сейчас находимся — далеко внизу».
Я уставился на лист, как будто бы мог выудить из него какой-то ответ на вопрос о нашем будущем. Так вот что было единственным результатом всех наших вымученных скитаний — карандашная линия, дико мечущаяся по сетке карты.
Штаб ретранслировал радиограмму от Флоссмана в Датских Проливах: он потопил одиночное судно залпом из трех торпед.
«Вот увидите, он еще станет флагманом», — сказал по этому поводу Командир. Это прозвучало больше с отвращением, чем с завистью.
Он дал выход своей горечи в выплеснувшейся ярости. «Они не могут оставить нас здесь бултыхаться, просто в надежде на слепой шанс. Мы так ничего не добьемся…»
Состояние духа на лодке было на самом дне. Люди истощили свои резервы добродушного хладнокровия. Похоже было, что лучше всех с этим справлялся боцман. Его голос нисколько не потерял своего казарменного уровня. Каждое утро, пока прочие смертные все еще не были склонны разговаривать, Берманн делал кому-либо разнос как прежде, потому что приборка на корабле не была сделана к его удовлетворению. Как только Командир поднимался на мостик, он как с цепи срывался — будто его разглагольствования давали ему право на дополнительный паек.
Для разнообразия я перебрал свой крохотный рундук. Все было грязным — каждая рубашка в пятнах плесени, кожаный ремень позеленел от сырости, нижнее белье издавало запах сырости. Единственным чудом было то, что сами мы еще не загнили или не превратились в слизь.
Но что касалось некоторых, то похоже процесс уже пошел. Лицо электрика Цорнера было обезображено красными болячками с желтыми сердцевинами. Они выглядели странно отталкивающими с его рыхлым сложением, хотя матросам доставалось хуже всего из-за постоянных контактов с морской водой, не дававшей порезам и болячкам вылечиться.
Шторм прекратился. Мостик снова стал местом отдыха.
Ничто не мешало наблюдению за горизонтом, безукоризненно чистой линией меж морем и небом.
Я вообразил наше окружение как большой диск, увенчанный куполом из дымчатого стекла. Куда бы мы ни двигались, купол двигался тоже, математически точно отцентрованный на нашем темно-зеленом диске моря. Всего лишь шестнадцать морских миль отделяло нас от периметра диска, так что его диаметр равнялся тридцати двум милям — булавочная головка в безбрежии Атлантики.
Контакт
Первой радиограммой дня было сообщение из штаба, запрашивавшего у Томсена его позицию.
«Как далеко он теперь?» — спросил я Командира.
«Он еще не доложил», — ответил тот. «Они запрашивают его уже в третий раз».
Сразу же меня стал преследовать мысленный образ глубинных бомб, взрывающихся подобно белым кочанам капусты во мраке толщи воды.
Нет, говорил я сам себе, у них наверняка есть веская причина сохранять молчание. Возникают ситуации, когда даже самое короткое сообщение может выдать присутствие подводной лодки.
За завтраком на следующее утро я спросил настолько беспечно, насколько мог: «Есть что-нибудь от Томсена?»