Он охотно вернул бы сказанное, если бы только мог. Но слова уже вырвались, и я не преминул за них ухватиться.
— Отчего же? Что вас тяготит?
— Это непросто передать, сэр. Очень, очень непросто. Если вы снова ко мне заглянете, я попробую.
— Но я и вправду намерен вас навестить еще раз. Скажите когда?
— Я ложусь спать рано утром, но заступлю на дежурство завтра в десять вечера, сэр.
— Я приду в одиннадцать.
Сигнальщик поблагодарил меня и вышел проводить за дверь.
— Я, сэр, выставлю белый свет, — произнес он негромко, — пока вы не найдете тропу наверх. А найдете — не окликайте меня! И когда взберетесь на вершину — тоже не окликайте!
Он так это сказал, что меня пробрало ознобом, но я только кивнул:
— Да-да, хорошо.
— И когда спуститесь завтра вечером вниз — не окликайте! Позвольте на прощание задать вам один вопрос: почему вы крикнули сегодня «Эге-ге, там, внизу!»?
— Да бог его знает. Крикнул что-то — сам точно не вспомню…
— Не что-то, сэр. Те самые слова. Мне они хорошо известны.
— Допустим, именно так я и крикнул. Почему? Конечно же потому, что увидел внизу вас.
— Только по этой причине?
— По какой же еще?
— У вас не было ощущения, что вам внушили их каким-то сверхъестественным способом?
— Нет.
Сигнальщик пожелал мне доброй ночи и занялся семафором. Я двинулся вдоль железнодорожной линии в поисках тропы (испытывая весьма неприятное чувство, будто сзади меня нагоняет поезд). Вскарабкиваться в гору легче, чем спускаться, и я добрался до гостиницы без каких бы то ни было осложнений.
Верный данному слову, следующим вечером я ступил на первый изгиб змеистой дорожки ровно в одиннадцать вечера, едва до меня донесся отдаленный бой часов. Сигнальщик ждал меня у подножия, в семафоре горел белый свет.