Пройдя еще вперед, она замедлила шаги.
— Странно… очень странно! — пробормотала она.
— Что странно? — с трудом произнесла я. Мне было трудно говорить, смотреть, поворачивать голову — я могла только идти вперед и какой-то удивительно легкой походкой.
— Повернем направо, — тихо и боязливым шепотом сказала Нина Васильевна.
Мы повернули на более широкую улицу.
— Лавка Прусова! Не может быть… И церковь… и аптека напротив! — голос ее звучал взволнованно, и она крепко сжала мою руку.
— Что же это такое? Повернем сюда, за аптеку.
Она быстро повернула и остановилась перед ярко освещенной стеклянной галереей с маленьким подъездом на улицу.
Вбежав по ступенькам, она приблизила свое лицо к двери, чтобы прочесть фамилию, написанную на доске, потом повернулась ко мне.
При бледном свете фонаря я увидела ее лицо со странно расширенными глазами.
— Я хочу… я хочу знать, что же это такое, — проговорила она срывающимся голосом, — я сейчас позвоню туда!
Я смутно чувствовала, что я должна ей помешать, но не было силы двинуться, я даже словно потеряла возможность говорить, а Нина Васильевна тем временем решительно дернула звонок.
По освещенной галерее мелькнула тень, и дверь отворилась.
Старик-лакей почтительно пропустил нас в маленькую переднюю.
— Это начинает становиться смешным! — воскликнула моя спутница, осматривая и переднюю и старика.
Я видела, что Нина бледна и губы ее дрожат.
Она сбросила шубку и повелительно произнесла:
— Раздевайся, пойдем дальше.
Я машинально разделась и пошла за ней через полутемный зал к ярко освещенной двери в другую комнату — очевидно, столовую. Проходя по гостиной мимо зеркала, я посмотрела в него, и мне показалось, что фигуры, отразившиеся в зеркале, совершенно на нас не похожи.
При нашем появлении в столовой из-за самовара поднялась бледная, худенькая старушка в черной наколке.