Он не докончил фразы и заторопился вперед. Его кожан некоторое время еще колыхался сквозь сетку дождя. Разрывы шрапнели участились. По краям дороги тесными вереницами плелись раненые.
— Офицера убили, — сказал кто-то.
Мне почему-то показалось, что это — Борковский. Действительно, в толпе людей стояла его лошадь. Мы подошли ближе. Люди угрюмо расступались и двигались дальше. Лавриков держал в поводу лошадь Борковского.
— Так что в грудь стаканом, — сказал он Мамышану.
Я нагнулся к телу, которое казалось втоптанным в грязь, и тотчас отвернулся. Из кровавой массы на меня глядели остановившиеся выпуклые голубые глаза, в которых было полное спокойствие и доверие к судьбе.
— Что он хотел сказать словами: «и я начинаю думать, что вы…»? — сказал Мамышан.
Подъехал Прасолов.
— А, — сказал он равнодушно. — Царство небесное…
И перекрестился маленьким крестиком. На момент его глаза остановились на кровавой массе. Он поморщился.
— Пожалуй, затопчут. Эй, обходи! — крикнул он задним рядам и махнул безнадежно рукой.
Мы двинулись за его лошадью, которая помахивала сивым хвостом. Я встретился глазами с Мамышаном, и мне не понравился их нехороший блеск.
— Ладанка иногда не помогает, — сказал он.
Я почувствовал к нему вражду.
Дела на этот раз закончилось не в нашу пользу. Занявши первую линию германских окопов, мы вскоре получили приказание отойти. Наша артиллерия действовала тогда еще слабо. Солдаты, ругаясь, отходили. Прасолов шел пешком, потому что под ним убило лошадь, и тоже ругался.
При отступлении части нередко теряют связь, и много сил и внимания уходит на поддержание порядка.
Мы были усталы и вдруг почувствовали, что голодны и мокры насквозь.
— Нет, лучше не жить, чем так воевать, — сказал Прасолов. — Ей Богу, я завидую Мамышану. По крайней мере, он добился, чего хотел.
— Как? — поразился я. — А где же он?
И только сейчас сообразил, что Мамышан странно отсутствует.
Мне стало страшно, как будто со мною вдруг случилось что-то сверхъестественное.