Это был какой-то случайный поезд в 10 часов утра. Как о нем выразился мой знакомый, купец-бельгиец, — «ни то, ни се».
Несмотря на май, один из самых приветливых, мягких месяцев в Бельгии, погода хмурилась. Изредка перепадал дождь, прояснялось недолго, и снова небо затягивалось серыми тучами.
Пока мы стояли под громадным навесом брюссельского вокзала, в вагонах было совсем темно, и только когда поезд, как громадный червяк, пополз на свет Божий, я мог осмотреться в купе, в котором сидел.
Кроме меня, там находился еще пассажир. Это был еще не старый мужчина со здоровым цветом лица; немного одутловатые щеки его точно горели; оттопыренные уши, казалось, улавливали каждый малейший шорох; беспокойные глаза бегали по всему купе, выискивали, наблюдали…
Густые, рыжие с проседью усы немного смешно топорщились; круглая, аккуратно подстриженная борода еще более полнила лицо моего случайного спутника.
Он был хорошо одет; почти легкое пальто, висевшее на крючке, поражало меня своей оригинальной подкладкой с массой карманов.
До сих пор мне не приходилось видеть ничего подобного. Нельзя было сомневаться, что все эти тайники-карманы имели особое назначение и были устроены так, что почти не замечались. Пассажир снял котелок, аккуратно положил его на сетку и надвинул на слегка поредевшую шевелюру головы темную шелковую бескозырную шапочку; затем, еще раз осмотревшись, достал из кармана записную книжечку и тщательно принялся выводить в ней какие-то цифры и знаки.
Я сидел против него и тоскующе посматривал на серенький денек, с неудовольствием предвкушая предстоящую мне сегодня неудачную поездку.
Поезд шел не особенно быстро, точно сознавал, что пассажирам его спешить некуда, и он может тащить их лениво, не принеся им своей ленью никакого ущерба.
Я не мог понять, что такое заставило меня оторваться от наблюдения за погодой и посмотреть на моего спутника, но я понимал, что желание было не с моей стороны. Над моей волей восторжествовала чья-то другая. Я обернулся — и глаза мои встретились с упорным взглядом моего соседа напротив.
Он точно фиксировал меня, изучал, видимо, стараясь разгадать мою национальность и некоторые особенности характера.
Для сильных волей людей это не трудно. Что мой спутник обладал таковой, я вскоре убедился.
— Я уверен, что вы не бельгиец, — резким, немного скрипучим голосом неожиданно спросил он, и его серые глаза еще настойчивее проникли в меня.
Вопрос был сделан по-немецки. Я не ожидал услышать здесь этот язык. Мне не хотелось почему-то сказать правду, но опять против воли я должен был открыть мою национальность.
— Иначе и быть не могло, я так и предполагал, что вы русский или… финляндец! О, я знаю тех и других, их легко узнать по некоторым движениям, повороту головы, немного рассеянному взгляду и… костюму, — прибавил он.
Странная улыбка прозмеилась по его тонким губам.
Мною овладела неожиданно смелость.
— Мне интересно также узнать, какой же вы национальности? — спросил я его.
— Я не заставлю вас ломать головы. Я немец, настоящий германец, тевтон. У вас в России мы желанные гости; я несколько раз бывал в Петербурге, Москве и в других больших городах и везде встречал необычайное гостеприимство. Русские народ добрый, немного наивный, впрочем, — бросил он мимолетное замечание.
— Но если вы бывали в России, значит, умеете говорить по-русски?