Гибель Петрограда

22
18
20
22
24
26
28
30

Этот предсмертный вопль прекрасно слышит команда броненосца, сознавая все его значение. Но его так же хорошо слышит и неприятель. Эти вопли будто подстегивают его. Вражьи крейсеры, ловкие и проворные, как молодые дельфины, каждый раз после этих беспомощных воплей начинают быстрее бороздить воды зигзагообразным полетом падающих молний. И они приближаются все более и более, суетливые, как жадные акулы, учуявшие запах свежей крови, забегая справа, слева, сзади, спереди, отовсюду, будто извергаемые глубиной моря.

А чудовище тяжко сопит, вздрагивает всем своим неуклюжим телом и огрызается последними выстрелами.

На палубе свистящий вой, едкий дым, крики отчаяния, стоны, сиплые возгласы команды, дикий визг, молитвы, богохульства.

— Хлоп! Бум! Бум! — грохочет освирепевший воздух.

Слышится:

— Матушка! Родимая! Смертушка!..

— О-о-о! а-а-а, — кричит кто-то монотонно, упрямо, надсаживая грудь.

И опять отрывистый грохот, похожий на лай:

— Бум! Бум!

— Иой-иой-иой, — вытягивает кто-то деревянными звуками.

Стоны переплетаются в дикий кошмарный хор: раненых выносят на палубу.

— Бум! — лает в последний раз железное горло, содрогаясь в бессильной ярости.

Слышится отчаянное, злое, будто с кровью отторгнутое от сердца:

— Открыть кингстоны!

— Есть!

— Подложить подрывные патроны!

— Есть!

Бледный лейтенант с широкой черной царапиной на левой щеке поспешно идет исполнить приказание. Его голову наполняет горячий туман. Разрозненные мысли теснятся и бьются, как вода в водовороте. Сперва в этом водовороте все сумбурно и дико. Сдержанными жестами лейтенант подготовляет, все, что необходимо, чтобы пробить первую брешь в широком брюхе и без того умирающего чудовища. Жадное море хлынет в прорванные внутренности. А он побежит наверх и, опоясавшись широким пробковым поясом, бросится в море… И скоро-скоро увидит родину, дорогие лица, семью, милых белокурых женщин, стройных девушек с серыми глазами… услышит родную речь, такую певучую в устах женщин… Скоро! Скоро!

Отвратительная, проклятая бойня, бесцельная, бесчеловечная, окончена для него! Он не увидит более диких, раздирающих сердце сцен, не услышит воплей, не будет вынужден со строгим лицом исполнять приказания под безумный хохот свинца и железа, ищущих человеческой крови.

Офицер вздрагивает. В его сердце внезапно проникает злоба к этому неуклюжему чудовищу, чью жизнь они так долго оберегали своими молодыми жизнями. В тумане и холоде рождается мысль: