Пролог (сборник)

– Так это, – ответил я Хвосту. – Сел вчера утром, достал бумагу, посидел, подумал, потом что-то раз – и записал.

– Что записал?

– Откуда я знаю, что именно? Я в буквах не разбираюсь. Немного написал, четверть страницы, вот столько.

Я показал пальцами. Хотя, конечно, грамотей ничего не писал, только обещался.

– И как?

– Как-как, просто. Мыши встали и ушли.

– Врешь ты все, – сказал проницательный Хвост. – Никуда мыши не ушли, так и остались сидеть. Ладно, бывай.

– Пойдем к нам, – предложил я. – Соли поешь, чаю попьем, в шашки сыграем.

– Не, – отказался Хвост. – Мне дубовую кору как раз жевать надо. Уже неделю жую.

– Помогает?

– Ага. Понос вроде прекратился, зато тошнит. Но лучше пусть тошнит. И вообще он не настоящий.

– Кто?

– Грамотей твой. У каждого грамотея есть букварь – книга такая, с буквами, а у этого нет. Брательник рассказывал – ничего у него не было в ранце, голодранец он, вот и все. Пока.

Хвост направился домой, а я потащил сковороду дальше. Деревня встречала день дымом из труб и тишиной. А раньше Речная Собака лаяла. Где теперь собаку возьмешь, одни волки остались.

Дома было тепло. Матушка куда-то ушла, а грамотей сидел возле печки, грелся и иногда швырял в зарвавшихся мышей ржавой подковой. Мыши были грамотея проворнее, конечно.

Я поинтересовался. У каждого настоящего грамотея должен быть букварь, это такое правило. Грамотей рассмеялся и сказал, что это все сказки и сплетни. Впрочем, когда-то у него действительно был личный алфавит, но теперь его давно не осталось, он канул в превратностях жизненных бурь. Кому сейчас нужен букварь?

Букварь, действительно, кому нужен?

Букварь – это символ, сказал грамотей. Как непосредственно книга, он не нужен, грамотей его и так наизусть помнит. В доказательство этого грамотей стал рассказывать буквы и рассказал, правда, пару раз, конечно, сбился. Я сосчитал, букв было тридцать три, некоторые я запомнил, а некоторые почему-то даже представил. Я не знал, как они выглядят, но почему-то представлял, мне казалось, что буквы похожи на свои звуки.

Грамотей пересказал буквы еще раз, а потом взял и нарисовал одну угольком на стене. И сказал, что буквы вырезаны на его сердце, мне, погрязшему в постылой дремучести, не понять, да и не к чему. Буква мне понравилась, круглая и спокойная, а еще знакомая, будто я ее уже раньше видел.

Пришла матушка. Тощан, спавший на печке, почувствовал это и сполз в избу, и матушка стала его кормить кашей. Я есть не очень хотел. То есть хотел, но только головой, потому что для того, чтобы сбить голод, я, возвращаясь с солеварни со сковородой, держал под языком соляную горошину. Теперь хотелось пить, а не есть, я достал из кадки ковш воды и напился. Полегчало, впрочем, с голодом я привык мириться. Матушка предложила каши и мне, но я отказался, решив усиливать силу воли.