— А ну, выйдем в коридор… Выходи вперед.
— Не пойду…
— А ну…
— А ты не нукай, я не взнузданный…
Синенький огонек остался на кончике фитиля, как кощеева смерть. Левка, видимо, понимал, что в тесном купе у жилистого, небольшого Рощина все преимущества, если в темноте они кинутся друг на друга… Он заревел бычьим голосом:
— Встать… в коридор!
Дверь в купе дернули, — огонек свечи мигнул и разгорелся, — вошел Чугай.
— Здорово, братки. — Под усиками рот его усмехался, выпуклые глаза перекатывались с. Левки на Рощина. — А я вас ищу по всему поезду.
Он сел рядом с Рощиным — напротив Левки. Взял пустую бутылку, встряхнул, понюхал, поставил.
— А чего невеселые оба?
— Характерами не сошлись, — сказал Левка, отворачиваясь от его насмешливого взгляда.
— Ты при нем вроде как комиссар?
— Не вроде, а поднимай выше, а ну — чего спрашиваешь.
— Тем более должен понимать — на какую ответственную работу везешь товарища. Характер надо придержать. Ты, браток, выйди из купе, я с ним без тебя хочу поговорить.
Чугай сидел плотно, — руки сложены на животе, ляжки широко раздвинуты; при огоньке свечи лицо его казалось розовым, как из фарфора, детская шапочка с ленточками чудом держалась на затылке. Он спокойно ожидал, когда Левка переживет унижение и подчинится.
Засопев, надутый, багровый, Левка угрожающе взглянул на Рощина, шумно поднялся и, блеснув в дверях лакированными голенищами, вышел. Чугай задвинул дверь:
— Чего вы с ним не поделили-то?
— А пустяк, — сказал Рощин, — просто напились.
— Так, правильно отвечаешь. Но вот что, браток, — ты поступил в мое прямое распоряжение, отвечать должен на каждый мой вопрос.
Чугай пересел напротив и близко у свечи развернул четвертушку бумаги, подписанную батькой Махно, где сбитыми машиночными буквами, с грамматическими ошибками, без знаков препинания, было сказано, что Рощин отчисляется в распоряжение военно-революционного штаба Екатеринославского района.