Олечка размышляла о том же.
Глава 11
— Леня, ты почему не ешь? Картошка остынет. — Мария Ильинична ласково потрепала по выгоревшей макушке своего великовозрастного сына. — Володя, хоть ты ему скажи.
— Ленька, ешь, — с набитым ртом буркнул Володя. Сам он торопливо загружал в себя политую маслом и посыпанную зеленым лучком картошку и то и дело посматривал на старые ходики.
— Куда это ты собираешься? — Мать заметила спешку и остановилась на полпути к буфету.
Мария Ильинична Мостовая была плотной женщиной средних лет, с тронутыми проседью волосами, собранными на затылке в аккуратный узел.
— Да так, никуда. Хотели с ребятами вечером в волейбол поиграть. Вон погода какая!
Володя кивнул в сторону распахнутого окна, где разливались желто-розовые летние сумерки и отцветающий куст сирени подметал молодыми листьями низкий подоконник и щекотал стоящую на нем герань.
— В волейбол? Без двух минут инженер, на заводской доске почета висишь, а как мальчишка, честное слово. Володя, тебе жениться пора! Вон Паша Ремешков уже женился, Ким Сорокин тоже. Скоро всех хороших невест разберут, один останешься. Леня, скажи хоть ты брату!
Но Леня по-прежнему сидел над полной тарелкой и, подперев щеку рукой, смотрел в одну точку на скатерти. После того, что он увидел сегодня в квартире Павловых, кусок в горло не лез.
Убитая женщина была похожа на кровавый кусок мяса. Тело было искромсано самым жутким образом. Нос, уши, губы, кончики пальцев отрезаны, тонкие полоски кожи порублены, как лапша, и оставлены здесь же, в луже крови. Самым жутким были глаза — широко открытые и полные муки.
— Ленька, ты что, сынок? Случилось чего? Неприятности? — Мать заметила, наконец, странное состояние сына. — Да ты же у меня позеленел совсем. Отравился в столовой, да? Живот болит? Ох уж эти столовые! Говорила тебе: не ешь в них, бери из дома.
— Ленька, старик, ты чего? — Володя оторвался от картошки. Он был на три года старше брата и после гибели отца считал себя главой семьи. — Эй, Лень!
— Да ничего у меня не болит, устал просто. — Он с трудом вернулся к окружающей действительности. — Знаешь, а давай я с тобой пойду. Развеюсь, и аппетит появится. Мам, заверни картошку в одеяло и накрой подушками, я вернусь и съем.
Если он останется дома, мать все равно не отвяжется, а с Володькой можно хоть душу отвести. Ленину работу мама не одобряла, а потому он старался поменьше о ней рассказывать. Володька — другое дело. Мать мечтала, чтобы Леонид по примеру старшего брата пошел на завод, поступил в институт и стал инженером, или учителем, или еще кем-нибудь, но только не милиционером. Не было ей дела до призыва комсомола, зато она очень волновалась, когда Леня поздно возвращался с работы или когда по городу ходили слухи о вооруженных бандитах, грабивших по ночам мирных граждан.
— Вы на пустыре за двадцать третьим домом играть собираетесь? — спросил он у брата, поднимаясь из-за стола.
— Ясное дело. Ты только спортсменки обуй, будешь за Яшку Стрельцова играть, он вчера ногу вывихнул.
Мать еще ворчала, когда оба брата, высокие, широкоплечие, в спортивных трусах, поспешили покинуть комнату.
— Агафья Кузьминична, вы давно и хорошо знаете семью Павловых, можно сказать, стали в их доме своей. — У майора Остапенко всегда шевелились и подрагивали усы, когда он вот так откровенно льстил свидетелям. — Неужели у Анны Григорьевны, такой молодой и красивой женщины, не было увлечений? Все же, согласитесь, Иван Дмитриевич для нее староват.
ebooksa