Встречи на полях

Лайла, которая сидит на широком подоконнике передо мной, закатывает глаза. На веках у нее сверкают вчерашние тени металлик.

Что характерно для многих жителей Нэшвилла, длинные светлые волосы Лайлы составляют половину ее веса, круг друзей, которые знают ее настоящее имя, с каждым годом уменьшается, и по-настоящему она оживает, как Щелкунчик, когда на часах уже ночь. Только вместо того, чтобы сражаться с крысами и водить детей по причудливой сказочной стране, она обычно сидит где-нибудь на заляпанном пивом барном стуле в центре города и надрывно поет. Лайл в Нэшвилле столько же, сколько в Нью-Йорке худых двадцатилетних официанток – вагон и маленькая тележка. Они до самого конца не теряют наивную надежду на то, что нынешняя работа, которая позволяет им покупать еду и одежду, – лишь короткая остановка на пути к свободе. И, хотя по глазам миз Пеннингтон примерно на каждом совещании видно, как она борется с желанием вышвырнуть Лайлу с ее ноутбуком на улицу, ее обложки и идеи в области цифрового маркетинга не имеют себе равных. Серьезно. Не имеют равных. Она буквально работает на двух должностях одновременно.

– Ну, теперь хотя бы можно сказать Гарри, что дело было не в его конфликте с миз Пеннингтон из-за пробных оттисков, – бормочет Лайла достаточно громко, и несколько человек, сидящих рядом, оборачиваются. – Это всего лишь классический блат.

– Тс-с, – шипит Джина Бэнкс (шесть лет в редакции «Пеннингтон Трофи») и снова отворачивается.

Месяц назад Гарри, старый добрый Гарри, который последние двадцать два года каждый день носил на работу одинаковые сэндвичи с салатом и яйцом, получил Письмо. Никому не хочется получить Письмо. Меньше всего на свете сотрудник «Пеннингтона» хочет увидеть адресованный ему имейл, в теме которого значится: «НУЖНО ПОГОВОРИТЬ».

Я упираюсь в стену и поворачиваю обратно, и апатичный взгляд Лайлы, говорящий: «Ненавижу эти совещания», – останавливается на моей рукописи. Ее лицо тут же проясняется. Она приподнимает идеально выгнутую бровь.

– Это?..

– Я пообещала, что сдам ее сегодня, – отвечаю я.

– Да, но… здесь?

Так вот каково это – когда в ответ на мои действия удивленно вскидывают брови.

Всю жизнь у нас было наоборот: я следовала правилам и не нарушала границ, а Лайла любила свободу. В седьмом классе она умудрилась принести в школу свой личный дневник – ярко-розовая обложка и сердечки снаружи, секреты внутри – и на обеде бесстрашно держала его открытым, из-за чего у меня случилась паническая атака. А во время недели духа школы[6] она вместе со старшеклассниками заполнила кабинет директора Питерсона дорожными конусами, пока я стояла на стреме со стучащими коленками.

– Я должна отправить ее сегодня, – быстро повторяю я. – Мне нужно всего несколько минут, чтобы внести последние правки.

Боковым зрением я вижу, как к кафедре подходит мужчина и миз Пеннингтон пожимает ему руку.

Будто они никогда не виделись.

Будто перед ней стоит не тот единственный человек, который получил половину ее хромосом.

Я подавляю ухмылку и продолжаю мерить переговорную шагами.

Просто все знают, что три месяца назад сына миз Пеннингтон уволили из «Стерлинг Хауса». Все напряглись в тот день, когда получили рассылку «Паб Ньюз». В ней сообщалось не только сотрудникам «Пеннингтона», но и каждому авторитетному издателю, литературному агенту, киноагенту и всем имеющим отношение к книжной индустрии, вплоть до подающего надежды автора, стучащего по клавиатуре в каком-нибудь подвале, что новый шеф-редактор «Стерлинг Хауса» – Джим Эрроувуд. Любимый сын миз Пеннингтон не просто был отправлен в неоплачиваемый отпуск во время пандемии 2020-го. Его заменили.

Сына Червонной Дамы вышвырнули из Нью-Йорка, и он снова оказался здесь, в Нэшвилле.

И теперь миз Пеннингтон пыталась поправить его положение.

– Спасибо. – Уильям Пеннингтон берется за края кафедры в точности так же, как его мать. У него такая же идеальная осанка, как будто им обоим привязали палку к спине. Стоя рядом в своих безупречных серых костюмах, элегантных, умопомрачительно скучных и недоступно дорогих для большинства присутствующих, они похожи на пару пингвинов. Он обводит помещение внимательным взглядом эффектных голубых глаз – таких же, как у матери. И, в точности как она, хмурится.