Следующий день нервный для всех заключенных. Охранники играют на их страданиях. Они заставляют пленников написать письма домой, но под диктовку. «Дорогая мама. Я облажался. Я злой». Один из них набрасывается на 819 за нерасторопность, и парень ломается. Власти точат на него зуб с самой баррикады и теперь бросают в яму. Его рыдания разносятся по всей тюрьме. Остальных заключенных выгоняют в главный зал на перекличку. Заставляют их петь: «Заключенный 819 поступил плохо. Из-за того, что он сделал, мое ведро с дерьмом сегодня не вынесут. Заключенный 819 поступил плохо. Из-за того, что он сделал…»
Новый заключенный, 416, замена 8612, организует голодную забастовку. Парочка других пленников присоединяется к нему, но другие ругают за очередной наброс. Из-за неприятностей страдают все. 571 отказывается принять сторону. Он не активист, но и не капо. Все трещит по швам. Заключенные идут друг против друга. Но он не может во все это встревать. Говорит всем, что нейтрален. Но нейтральных больше нет.
Джон Уэйн угрожает 416.
— Жри сосиску, малец, не то пожалеешь.
416 бросает ее на пол, та катается в грязи. Прежде чем кто-либо понимает, что произошло, забастовщика бросают в карцер, грязная сосиска у него в руке.
— И ты будешь там сидеть, пока ее не съешь.
После чего следует объявление: если сегодня после отбоя любой заключенный откажется от своего одеяла, 416 отпустят. Если никто этого не сделает, то 416 проведет всю ночь в одиночке. 571 лежит на койке под одеялом и думает: «Это не жизнь. Это просто хреновая симуляция». Может, он должен выступить против экспериментаторов, послать к чертям все их ожидания, превратиться в святого Супермена. Но черт побери: этого не делает никто. Все остальные ждут, что именно он будет сегодня спать в холоде. 571 ненавидит всех разочаровывать, но не он сказал 416 выкинуть тупой трюк. За две недели они могли просто наскучить друг другу до смерти, и тогда все было бы хорошо.
Всю ночь он лежит в тепле, но не спит. Не может не думать. А если бы все это было реальным? Если бы его посадили на два года, или десять, или двести? Упекли бы на восемнадцать лет за убийство, как пьяного учителя в Таунсенде, который врезался в «Гремлин» родителей, когда те возвращались с танцев? Бросили бы за решетку, и он сидел бы, как те невидимые миллионы человек по всей стране, о которых он даже никогда не думал? Он бы стал никем. Даже не Заключенным 571. Реальные власти превратили бы его во все что угодно.
На следующее утро проводят поспешное совещание. Начальника и коменданта вызывает высокое руководство. Какой-то мозговитый ученый на большом посту наконец-то просыпается и понимает, что люди такое делать не могут. Весь эксперимент — настоящее, сука, преступление. Всех узников освобождают, дают помилование, выпускают из кошмара, продлившегося всего лишь шесть дней. Шесть дней. Это кажется невозможным. 571 едва помнит, кем был неделю назад.
Экспериментаторы опрашивают каждого, прежде чем выпустить его в мир. Но жертвы слишком взвинчены для размышлений. Охранники защищают себя, тогда как заключенные слетают с катушек от ярости. Дугги — нет, Дуглас Павличек — тоже тыкает пальцем в воздух. «Люди, которые это проводили, — так называемые психологи — должны сесть в тюрьму за нарушение этики». Но свое одеяло он не отдает. Теперь он навсегда будет парнем, который не выбирает сторону и не отдает одеяло, даже во время двухнедельного постановочного эксперимента.
Он выбирается из темницы и чувствует великолепный прекрасный воздух Центральной Калифорнии. Теперь-то Дуглас знает, где он: рядом со зданием факультета психологии, в кампусе барона-разбойника[15]. Стэнфорд. Земля знаний, денег и власти, с бесконечным туннелем пальм и внушающими страх каменными галереями. Монастырь важных шишек, где Дуглас всегда боялся ходить или даже работать курьером, опасаясь, что здесь кто-нибудь его арестует как самозванца.
Ему дают чек на девяносто баксов и отвозят в его студию. Дуглас запирается в своем личном бункере, ест чипсы, размоченные в пиве, и смотрит передачи по маленькому черно-белому телевизору со смятыми рожками из фольги вместо антенн. Три недели спустя в новостях он видит, как где-то сотня американских вертолетов потеряна во время неудачной операции в Лаосе. Он даже не знал, что США были в Лаосе. Дуглас ставит банку пива на стол, сделанный из бухты для каната, у него странное ощущение, как будто он оставил водяной круг на чьем-то сосновом гробу.
Он не в себе, чувствует себя также, как в ту ночь, когда 416 кинули в карцер. Проводит по пышным кудрям, которые довольно рано и массово снимутся с лагеря. Что-то определенно не так в статус-кво, включая его самого. Он не хочет жить в мире, где одни двадцатилетние умирают, чтобы другие двадцатилетние могли изучать психологию и писать о совершенно двинутых на голову экспериментах. Дуглас отчетливо понимает, что война проиграна. Но это ничего не меняет. На следующее утро он приходит к вербовочному центру еще до открытия. Надежная работа и наконец-то честная.
ТЕХНИК-СЕРЖАНТ ДУГЛАС ПАВЛИЧЕК проводит двести с лишним мусоросборочных вылетов после зачисления в армию. Старший по погрузке на С-130 он распределяет на борту тонны защитного материала и взрывчатки класса А. Сбрасывает боеприпасы на землю под таким плотным минометным обстрелом, что воздух кипит. Рейсы туда набивает 2,5-тонными грузовиками, БТР-ми и паллетами с сухпайками, а обратно вывозит мешки с трупами. Любой, кто хоть чуть-чуть следит за происходящим, понимает, что дело уже давным-давно пахнет керосином. Но в психической экономии Дугласа Павличека наблюдение за реальностью далеко не так важно, как постоянная занятость. Пока есть работа, а товарищи ставят радио с ритм-энд-блюзом, его не волнуют то, как поздно или рано они проиграют эту бессмысленную войну.
Из-за привычки вырубаться от дегидратации Дуглас получает прозвище Обморок. Днем он часто забывает попить. Вечером же, когда он временами чуть ли не на карачках обходит бары на Джомсуранг-роуд в Кхорате или петляет в секс-лабиринтах Патпонга в Бангкоке, городе ангелов, свободно льются реки «Меконга» и пенятся бочонки «Синьхи». От выпивки Дуглас становится забавнее, честнее, не таким уродом, и способен вести пространные философские беседы о предназначении жизни с тайскими рикшами.
— Ты отправляться домой?
— Еще нет, друг мой. Война не закончена!
— Война закончена.
— Не для меня. Последнему парню еще надо погасить свет.
— Все говорят, война кончиться. Никсон. Киссинджер.