Эпоха Древних

22
18
20
22
24
26
28
30

– «От веры бежит любая тьма». Так говорится в Ангельской песне.

– По-моему, тьма недвижима. Это свет приходит и уходит.

Он тревожился. Ни одна крестейская армия не заходила так далеко в латианские земли, и нам нужно было проявлять осторожность.

– Каждому из нас не по себе вдали от родных полей и очагов, я понимаю. Но я объединил Крестес и этосиан именно ради этой цели. Чтобы исполнить пророчество. Ангельская песнь не обещает, что это будет легко. Нет, это станет самым большим испытанием веры за все времена.

Томус кивнул в присущей ему медленной, задумчивой манере.

– Даже священник не нашел бы более ободряющих слов. Мне всегда недоставало веры, особенно перед лицом таких бездонных страданий. Но сегодня я причислю себя к верующим. Я сделаю все возможное, чтобы вселить уверенность в легионы.

– Благодарю, Томус. Я ценю твою службу.

На этом он оставил меня. Я встал на колени, закрыл глаза и представил в своем сердце Архангела, как делал с самого детства. Вера – единственное, что не изменилось с того дня, как отец впервые привел меня в церковь. Она оставалась все той же верой невинного сердца и несла в себе те же детские надежды.

И все же теперь, когда я представлял себе Архангела, его огромные крылья, распростертые над облаками, его многочисленные глаза, наблюдающие за миром со всех возможных сторон, я видел что-то еще. Что-то темное в небесах, такое, что не осветить никакому свету. Нечто огромное, охватывающее тысячи тысяч миль. Хуже того, оно росло. Росло и надвигалось. Скоро оно закроет все вокруг, и мы уже не сможем отвести взгляд.

Нам придется посмотреть на него.

В ту ночь кто-то тряс меня за плечи, пока я не пробудился от сна без сновидений.

– Государь император, кровавое облако вернулось. – Голос моего сына, с каждым днем становившийся все ниже.

– Доран.

Я сел и потянулся за кувшином с водой, надеясь смочить пересохшее горло. Но как только сделал первый глоток, сразу выплюнул.

Это была не вода. Слишком отдающая железом и густая жидкость. И, судя по пятну на одеяле, слишком красная.

– Отец, надо бежать.

Ему было уже шестнадцать, но из-за страха на лице он выглядел не старше десяти. Темные кудри спадали на широкие плечи, закаленные трудом, как у любого в моей армии.

– Бежать? От чего?

– От облака. Облака из крови и криков. Разве ты их не слышишь, отец?

Я замер и сосредоточился на шорохе ветра. За ним слышалось что-то еще… вопли. Крики. Как будто целый город варился заживо. Мужчины, женщины и дети купались в собственной пылающей крови и внутренностях. И это доносилось сверху.