– Ты о чем?
– Вчера, и в понедельник, и в прошлую среду…
– Да, но ты же меня отпустила! – возразил Бертрам. – Ты сказала…
– Что я не хочу мешать твоей работе, и это чистая правда, – перебила его Билли. – Кстати, – Билли внимательно смотрела на свое рукоделие, – как продвигается портрет мисс Уинтроп?
– Великолепно! Точнее, великолепно продвигался, пока она не начала отменять сеансы из-за чаепитий и еще какой-то ерунды. На следующей неделе она едет в Вашингтон, и ее не будет почти две недели, – угрюмо закончил Бертрам.
– А разве ты работаешь над этим портретом не дольше, чем над другими? И не устраиваешь больше сеансов?
– Да, пожалуй, – усмехнулся Бертрам, – видишь ли, она уже дважды меняла позу.
– Меняла!
– Да. Ей не понравилось. Она вообразила, что хочет сесть по-другому.
– И ты ничего ей не сказал?
– Сказал, конечно, и она согласилась с моими упреками, но что толку. Она испорченная и избалованная девица и привыкла, что все ее желания выполняются. Конечно, в таких обстоятельствах я не могу рассчитывать сделать хороший портрет, раз она даже позу меняет постоянно. Но я должен, особенно если учесть, что ее предложения хороши. Может быть, потому, что она радуется, мешая мне работать.
Билли облизнула губы.
– Я ее видела позавчера, – легко сказала она (если легкость и была наигранной, то Бертрам этого не заметил или не подал виду), – она очень красивая.
– Да, – Бертрам принялся расхаживать по небольшой комнате. Глаза у него горели. Он снова смотрел «взглядом художника».
– Эта картина очень много значит для меня, Билли. Сейчас я нахожусь в таком положении, что большой успех будет иметь для меня очень серьезные последствия… а провал – еще более серьезные. И этот портрет обязательно станет либо одним, либо другим.
– Да? – слабо спросила Билли.
– Да. Дело в том, кого я рисую и что я рисую. Это самая знаменитая модель, которая у меня была, и половина художественного мира уже знает, что Хеншоу пишет Маргарет Уинтроп. Представляешь, что будет, если у меня не получится?
– Но у тебя получится, Бертрам!
Художник расправил плечи и приподнял подбородок.
– Конечно получится, но… – он нахмурился и рухнул в кресло. Грустно посмотрел на огонь. Продолжил, чуть помедлив: – Понимаешь… в ее лице есть нечто странное, неуловимое. – При этих словах Билли заерзала в кресле и так резко дернула нитку, что та оборвалась. – Нечто, что очень сложно передать на холсте. Андерсон и Фуллам, а они очень хорошие художники, не сумели. По крайней мере, насколько я понял, ее семья и друзья не довольны их работами. Преуспеть там, где ничего не вышло у Андерсона и Фуллама! Господи… Билли, такой шанс выпадает всего раз в жизни. – Бертрам снова ходил по комнате.