– А, кстати, часы тети Ханны наконец совершили доброе дело и оправдали свое существование. Понимаешь, – радостно сказала она, – Мари получила письмо от кузины Джейн, это сестра ее матери, она мучается бессонницей, потому что ей постоянно хочется узнать, который теперь час. Так что Мари написала ей о часах тети Ханны. Кузина Джейн подвела собственные часы и теперь спит как убитая, потому что каждые полчаса может узнать точное время!
Бертрам улыбнулся и пробормотал вежливо:
– Уверен, это чудесно. – Но при этом он продолжал хмуриться и думать о своем.
Не перестал он хмуриться и после того, как спросил у Билли о второй оперетте, а она вздрогнула и воскликнула:
– Господи, надеюсь, что нет! Я не желаю даже слышать слово «оперетта» в ближайший год.
Вот тогда Бертрам улыбнулся. Он тоже был бы очень доволен, если бы слово «оперетта» не прозвучало ни разу за год. Для Бертрама оперетты означали постоянные помехи, перерывы и неизменное присутствие Аркрайта, Грегори и бесчисленных созданий, которые желали репетировать или примерять парики – а все это Бертрам ненавидел. Неудивительно, что он заулыбался и морщины на его лбу наконец-то разгладились. Он подумал, что их с Билли ждет череда ясных благословенных дней.
Когда же эти дни потекли один за другим, Бертрам Хеншоу обнаружил, что их можно назвать как угодно, но не ясными и благословенными. Оперетта с ее репетициями осталась в прошлом, но он очень тревожился из-за Билли.
Девушка вела себя неестественно. Иногда она становилась похожей на себя прежнюю, он вздыхал спокойно и говорил себе, что все его страхи были беспочвенны. А потом в ее глазах появлялась тень, уголки губ опускались, и она начинала нервничать, пугая его. Хуже того, все это было каким-то странным образом связано с Аркрайтом. Он обнаружил это совершенно случайно. Как-то раз она говорила о чем-то и смеялась, когда он вдруг упомянул имя Аркрайта.
– Кстати, а где теперь Мэри Джейн? – спросил он.
– Не знаю. Он давно у меня не был, – прошептала Билли, беря книгу со стола.
Голос показался ему странным, и он взглянул ей в лицо, с удивлением обнаружив, что она мучительно покраснела.
В тот раз он ничего больше не сказал, но ничего и не забыл. С тех пор он несколько раз заговаривал об Аркрайте, и каждый раз она заливалась краской, кусала губы, отворачивалась и начинала тревожиться, что стало его пугать. Он заметил, что она никогда по своей собственной воле не упоминает этого человека и больше не называет его дружески Мэри Джейн.
Невзначай задавая вопросы, Бертрам выяснил, что Аркрайт больше не бывает в доме и что они больше не пишут вместе песен. Почему-то это открытие, которое раньше бы безмерно обрадовало Бертрама, теперь только усугубило его тревоги. Он не замечал, что ведет себя непоследовательно: почему раньше его пугало присутствие Аркрайта, а теперь его отсутствие? Он знал только, что напуган, и напуган очень сильно.
Бертрам не забыл вечер после оперетты и слезы на лице Билли. Судя по всему, тогда-то все и началось. Потом он подумал, что это тоже может быть связано с Аркрайтом, и решил все выяснить.
Без всяких угрызений совести, поскольку намерения у него были добрые, он расставил капканы на Билли.
Однажды он очень ловко подвел разговор к Аркрайту и внезапно спросил:
– И почему его не видно? Кажется, он не заходил с самой оперетты?
Билли, которая всегда говорила правду, а теперь, стоило зайти разговору об Аркрайте, еще всегда и мучилась, шагнула прямо в расставленную ловушку:
– Он заходил, на следующий день после оперетты. С тех пор я его не видела.
Бертрам что-то непринужденно ответил, побелев при этом.