– Они думают, что раз я пишу песни, то Бертрам будет ходить голодный, в дырявых носках и с оторванными пуговицами?
Вечером Билли отправилась в гости к Мари, но и это ее не успокоило, потому что кроткая Мари, сама того не ведая, только усугубила ее страдания.
Мари плакала.
– Что такое, Мари? – воскликнула Билли в ужасе.
– Тс-с-с! – прошептала Мари, глядя измученными глазами на дверь в кабинет Сирила.
– Что случилось, дорогая? – спросила Билли гораздо тише, но ничуть не спокойнее.
– Тс-с! – снова прошептала Мари.
На цыпочках она прошла в комнату на другом конце их небольшой квартирки, жестом пригласив Билли следовать за собой. Потом объяснила более натуральным тоном:
– Сирил работает над новой пьесой для фортепьяно.
– И что в этом такого? – спросила Билли. – Разве это повод плакать?
– Конечно нет! – удивилась Мари.
– Тогда в чем же дело?
Мари заколебалась, а потом с горечью брошенного ребенка, мечтающего о сочувствии, всхлипнула:
– Я просто боюсь, что я недостаточно хороша для Сирила.
Билли ничего не поняла.
– Недостаточно хороша, Мари Хеншоу? Что ты имеешь в виду?
– Недостаточно хороша для него. Я знаю, что сегодня много раз его разочаровала. Во-первых, он надел носки, которые я заштопала. Это первые носки, которые мне пришлось штопать после свадьбы, и я так гордилась этим, так радовалась!
Но он снял их сразу после завтрака и бросил в угол. Потом надел новую пару и сказал, чтобы я больше не штопала носки, потому что штопки трут. Это мои-то штопки, Билли! – трагическим голосом сказала Мари.
– Глупости, моя дорогая. Не мучайся, – успокоила ее Билли, пытаясь не рассмеяться. – Дело не в твоих штопках. Любые штопки таковы. Сирил не станет носить заштопанные носки. Тетя Ханна давным-давно мне об этом говорила, и я сразу подумала, что это станет для тебя настоящей трагедией. Пожалуйста, не беспокойся.
– Но это еще не все! – заплакала Мари. – Ты знаешь, что должно быть тихо, когда он сочиняет. Это ему необходимо!