Нет, Аня не делает ничего демонстративно. Но у меня такое ощущение, что она ускользает сквозь пальцы. Я не могу её поймать. «Анна Николаевна? Только что здесь была, вышла куда-то». «Анна Николаевна в травматологии», «Анна Николаевна на втором этаже». Блин, Фигаро здесь, Фигаро там…
Все мои просьбы, которые в основном получается передавать через других коллег, выполняются моментально, кроме одной — прийти ко мне в кабинет. И через несколько дней я уже начинаю впадать в состояние, близкое к отчаянию. Конец месяца подойдёт — не успею заметить. Аня переведётся. И что я делать буду?
А потом объявляется Соболевский. Вижу его сообщение вечером, и тут же начинает сосать под ложечкой. Это не приглашение, не просьба, не требование. Он просто пишет, что свободен на следующий день. Ещё и промежуток временной указывает, со скольки до скольки! И в конце приписка: «Буду ждать, если вам нужен разговор».
Откуда только знает, что у меня выходной?
Надо идти сдаваться. Мне и правда нужен разговор. И совет.
Назавтра стою перед знакомой квартирой, как набедокуривший ребёнок, надеющийся спрятаться от наказания. И сбежать невозможно, и шаг вперёд сделать решимости не хватает. Наконец, заставляю себя нажать на кнопку звонка. Дверь распахивается спустя несколько секунд, и я с трудом поднимаю глаза.
— Здравствуйте, Герман Эдуардович.
— Добрый день, — Соболевский кивает и отходит в сторону, без слов приглашая войти, но я медлю.
— Что ж вы стоите, Никита Сергеевич? — Герман иронично смотрит на меня. — Проходите.
— Я…
— Давайте-давайте, не бойтесь, — хмыкает старик. — Вы ведь уже давно вышли из того возраста, когда вас можно было оттаскать за уши и всыпать ремня как следует.
— Я, наверное, скорее предпочёл бы этот вариант, — вздыхаю, переступая через порог, — чем узнавать, как вы сейчас обо мне думаете и что по этому поводу скажете.
— Ну, тогда снимайте штаны, — Герман прищуривается, заставив непроизвольно вздрогнуть и качнуться назад, а затем снисходительно фыркает: — Да шучу я, что вы так перепугались. Идите, садитесь. Пойду пока чай заварю.
Сглотнув в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, прохожу в гостиную. Я не бывал в квартире Соболевского дальше коридора, когда однажды провожал его — после выставки, на которой мы были втроём. И в другой ситуации, наверное, не отказался бы рассмотреть картины, которыми увешаны стены. Но сейчас просто сажусь в одно из кресел, пытаясь справиться с собой.
Герман Эдуардович возвращается из кухни спустя пару минут, садится напротив меня. Мне бы сказать хоть что-то, но я не знаю, как завести разговор, и пауза затягивается.
— Никита Сергеевич, вы ведь сюда не молчать пришли, — Соболевский, видимо, решил не дожидаться, пока я соберусь с мыслями.
Качаю головой. Герман вздыхает.
— Я не смогу вам помочь, если вы будете сидеть тут виноватой статуей самому себе.
— А вы мне поможете? — я вскидываю на него глаза.
— Это зависит от того, в какую сторону повернёт наш с вами диалог, — пожимает плечами старик. — Вы ведь всё-таки явились, значит, ещё не всё потеряно.