— Который три года как объелся груш, — Геля упражнялась в иронии.
— Твой ребенок… Он мой?
Я не сомневался в верности Ангелины никогда, но злые слова задели. А вдруг?
— Он только мой, Мантуров. Только мой. А ты зачем платил алименты, если сомневаешься? — насмешливо уточнила.
— Как он? Это ведь мальчик?
Ангелина напряглась еще больше, как волчица-мать.
— Говори, что нужно, и уезжай. Все остальное тебя никак не касается. Ты моему сыну никто.
— Мне нужен развод, — я тоже начал злиться. — Поедешь со мной в Москву и подпишешь документы.
— С тобой в Москву? Серьезно? — дернула острым плечиком, ненароком сбрасывая узкую бретельку. Я сразу ощутил то самое «хочу-не могу». Нет, у меня ничего колом не встало и мозг не стек в брюки, просто с Гелькой было то, чего никогда не будет с Марьяной: на уровне феромонов манила меня. — Мантуров, у тебя такие связи, что ты можешь развестись и без меня, — бросила и отвернулась к мольберту: краски начала паковать, кисти убирать. Я шагнул ближе. Захотелось обнять ее на странном инстинктивном уровне. Жена все-таки. Но не успел: звонкий детский голосок отвлек.
— Мамя! Мамя! — мы обернулись синхронно, как по команде. Сначала увидел Людмилу Тимофеевну, тещу. Затем его. Мальчика. Он бежал впереди в одних купальных шортах, с темноволосой головой, рослый и крепкий для своего возраста. И у него было мое лицо. Если Геля мама, значит, это мой сын?.. Нормальный. Абсолютно здоровый ребенок! Он врезался в нее и обнял ноги.
— Привет, мой сладкий, — Ангелина очень тепло улыбнулась и, погладив мальчонку по темной голове, взяла на руки. — Вы домой?
— Дя.
Я только смотрел, не находил слов, а вот теще было что мне сказать.
— Ты?!
— Мама, — предостерегающе произнесла Ангелина.
— Ах ты паршивец!
— Здравствуйте, Людмила Тимофеевна.
— Пасивец, — повторил мальчик и, считав реакцию близких, обнял мать за шею и грозно так сказал мне: — Пасивец!
— Да как ты посмел только…
— Мама, хватит. Все, — и сына ей передала. — Идите домой. Я скоро.