Не твоя семья

22
18
20
22
24
26
28
30

Я не могла уснуть этой ночью, а утро наступило слишком стремительно: в четыре растолкала сына и кое-как сменила пижаму на шорты и майку. Папа нес чемоданы. Тимур уже ждал с водителем возле двора. Мама смахивала слезы, думая, что я не вижу. Сын спал, обняв меня руками и ногами, голову положив на плечо.

— Зятек, — скептически произнес папа, погрузив чемоданы в багажник, — ну ты понял, да? — и показал, что сделает с паховой зоной Мантурова, если тот обидит нас.

— Никогда больше… — услышала короткое, затем Тимур подошел ко мне. — Давай возьму.

Я попыталась возразить, но он в привычной манере все уже решил и осторожно забрал у меня сына. Егор тяжелый, и мне стало полегче, но это только физически. Морально… Сложно, все сложно. Каждый взгляд, фраза, легкое касание дышало на меня прошлым. Счастливым и несчастным. Горько-сладким. Болезненно забытым.

Город неспешно просыпался, ворочаясь в нежных утренних солнечных лучах. Я смотрела в окно, чтобы не видеть, как заботливо и осторожно Тимур держал сына. Егор не проснулся и сейчас доверчиво обнимал за шею отца: ротик сладко приоткрыт, на щечке наверняка будет отлеженное алое пятнышко, темные волосы смешно вихрились. Такой доверчивый, маленький, абсолютно любимый мной человечек. За свои двадцать восемь лет я познала обжигающую страсть и огромную любовь к мужчине. Да, это отец моего сына. Он сейчас рядом: смотрит так ошеломительно нежно, не на меня — на Егора! Способен Тимур на бескорыстную любовь к человеку, который ничего не может дать взамен? Который не играет по правилам? Который может не оправдать ожидания? Мы детей любим не за что-то, а просто так: потому что они наши, потому что лучше нас, потому что умеют любить бескорыстно. Я любила в своей жизни, но никогда настолько сильно и абсолютно. Теперь я точно понимала, что такое любовь дороже жизни. За которую себя отдашь и умрешь, но спасешь. Так я любила Егора.

В частном бизнес-джете Тимур переложил его в удобное кресло с подушкой и накрыл сверху пледом. Я откинулась на спинку и тоже прикрыла глаза. Мой старый-новый муж устроился напротив: смотрел так, что щеки вспыхнули, обжигая огнем.

— Ты будешь жить с нами? — уточнила, не открывая глаз. Чувствовала, что следит, даже дыхание мое ловит. Зачем только? — Или навещать по мере возможности?

— А как бы ты хотела? — спросил шепотом.

— Не видеть тебя еще примерно лет сто, — даже зевнула.

— Жить буду, — буркнул недовольно.

Я только стервозно улыбнулась, не стала отвечать: меня разморило на взлете и уносило в сон. Бессонная ночь сказалась. Проснулась, когда уже садились, а Егор так и дрых. Его если не будить, мог и до десяти проспать, а сейчас только полвосьмого.

— Малыш, просыпайся, — легонько провела пальцами по волосам. — Соня, вставай, — начала нацеловывать. Егор улыбался.

— А де мы? — заспанно тер глазки.

— Мы уже в Москве.

— Пилетели? — губы задрожали. Ясно, не в настроении. Егор расплакался, громко причитая, что не летал, как птичка. С соплями, заиканием и криками в голос. Я бросила косой взгляд на Мантурова. Он с непроницаемым лицом что-то решал с пилотом и на нас посматривал. Да, дети вот такие. Это не подарочный картонный малыш.

— Что случилось? — подошел, когда я безуспешно пыталась поднять на ноги сына. Психовать, капризничать и даже кататься по полу — умеем и практикуем периодически. Слава богу, нечасто у Егора такие приступы, и с ним уже можно пытаться договариваться. А вот когда ему было два и в сезон машинок на управлении — он валялся, не желая уходить с набережной.

— Надо было лет через пять приходить, — процедила в ответ. — Полегче было бы.

— Надо было в договор включить, чтобы ты перестала попрекать меня прошлым, — сухо отозвался и резко поднял Егора столбиком. — Хочешь полетать? — спросил деловито. Сын молчал, только мокрыми изумленными ресницами хлопал. — Давай в конце недели сгоняем куда-нибудь? Полетим с ветерком.

Егор не ответил, но плакать и капризничать перестал.

— Куда ты собрался? — шепотом спросила.