Ксандер

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь отплатить тебе, — говорила я ей снова и снова во время наших теперь уже ежедневных разговоров. — Ты, наверное, думаешь, что я ужасна.

— Конечно, нет, — сказала она потрясенно. — Я знаю, каково это — быть вынужденной играть чужую роль. Как я могу обижаться на тебя за это?

Наверное, в ее словах был смысл. Я прощала людям гораздо худшее. Закрывать глаза на ошибки других было легко. Игнорировать свои собственные было гораздо труднее.

Прошло так много времени с тех пор, как я вела с кем-то дружеские беседы. Я была вынуждена держать своих клиентов на расстоянии, чтобы они не слишком пристально вглядывались в динамику отношений между мной и мужчиной, которого я считала своим мужем, а затем Ксандер…

Нет. Я не хотела думать о нем снова. Боль была все еще такой свежей.

Вместо этого я сосредоточилась на Пии, моей единственной отдушине в это трудное время, и мы договорились встретиться, как только эта безобразная ситуация останется позади.

Не то чтобы она много знала об упомянутой «безобразной» ситуации.

Она знала, что есть другой мужчина, чьего ребенка я ношу — она даже порадовалась этому, поскольку никогда не любила Генри, — и что я скрываюсь от Максвеллов. Она не стала давить на меня, когда я отказалась рассказать, кто является отцом ребенка, и почему я не хочу воспитывать его вместе с ним. По какой-то причине признание в злодеяниях Генри легко сорвалось с моих губ, но рассказать о Ксандере было равносильно предательству.

Кроме Пии, я больше ни с кем не общалась, и была несчастна и одинока в самом прекрасном месте на земле.

Париж был так похож на то, что я помнила, но в то же время так отличался — все, что было знакомо, теперь имело новый оттенок, как будто я увидела друга детства, который вырос и приобрел новый вкус в одежде. Теперь возле Нотр-Дама были кафе, где готовили латте-арт, а перед увитыми плющом французскими провинциальными зданиями люди снимали себя на видео, исполняя танцы. Казалось, город теперь больше заботился о том, что о нем думают люди, и утратил пренебрежительную атмосферу, которая делала его таким романтичным и заманчивым, когда я была юной девушкой.

Тебя привлекают эмоционально недоступные места, так же как и мужчины, — подумала я про себя, хотя это уже было не совсем так.

Несмотря на свои плохие привычки, я поняла всю ценность того, что тебя лелеют, заботятся о тебе и всегда ставят на первое место. И все это из-за него.

Я хотела этого. Нет, я жаждала этого. Словно чахлое растение в пустыне, ощутившее первый поцелуй пустынного дождя, я почувствовала, что оживаю после того, как много лет ощущала себя мертвой внутри.

Спустившись по лестнице, я открыла дверь, выходящую в маленький мощеный переулок, где слабо пахло мусором, хотя мусорные контейнеры были опустошены накануне, и прошла ко входу в кафе. Владелец, крупный пятидесятилетний мужчина, который агрессивно флиртовал со всеми женщинами, несмотря на то, что был женат, поприветствовал меня по имени, прежде чем повернуться, чтобы начать готовить мой капучино без кофеина и круассан с марципановой начинкой, хотя я даже не успела попросить.

— Comment une si belle femme peut-elle avoir un mauvais goût en café? — добродушно проворчал он. Как у такой красивой женщины может быть такой ужасный вкус в кофе?

— Désolée,¹⁸ — неловко пробормотала я, чувствуя себя совсем не красивой в своем слегка помятом платье от DVF. Французы не верили в кофе без кофеина. Этому не было оправдания, кроме самого очевидного.

Я опустила взгляд на свои балетки, импульсивно купленные в модном магазинчике на одной из этих переполненных пассажами аллей. Генри бы их возненавидел — они были ярко-розовыми, с маленькими бантиками. Осознание этого подтолкнуло меня к покупке, хотя изысканная одежда для отдыха резко напомнила мне роскошные магазины на борту яхты Ксандера, когда он купил мне все, что я хотела. Розовые балетки не обеспокоили бы его.

Нет, Ксандер всегда принимал меня такой, какая я есть, и никогда не стремился меня изменить. Я не была для него проектом. Я была просто женщиной, которую он обожал.

Я наслаждалась этим чувством, даже несмотря на то, что меня постоянно преследовало чувство вины, вызванное нашей разницей в возрасте и запретными отношениями. И все же… он так много сделал для меня после агрессии Генри. Жестокость отца исказила защитную сторону Ксандера, и, когда его чувства захлестнула эта токсичная динамика, мне показалось, что он спроецировал свое желание стабильности и любви на меня.

Но он предал меня, используя мои худшие страхи против меня, а его попытка полного контроля ранила гораздо глубже, чем все, что когда-либо делал Генри, потому что с Ксандером я осмелилась надеяться на большее.