Каждое ее слово вгоняло пару гвоздей в гроб моих чувств.
– Что ты несешь, Даша? Причем здесь она? – в какой-то момент спросил я. А ее глаза загорелись такой яростью, что я оцепенел. И молча слушал бред, который она несла. И отвечал ей молча – просто понял вдруг, что не могу говорить. Не могу спорить.
Сергеева была уверена, что я с детства сох по Каролине. Я всегда думал о тебе, Даша. Открой глаза.
Что мне неприятно видеть ее с другими. Да, неприятно, кому приятно видеть с другим парнем ту, от которой голова кругом?
Что я всегда относился к ней хуже всех в школе. Полнейшая чушь! Я всегда защищал тебя. Ото всех!
Что я разбил нашу дружбу – иллюзию дружбы. А я не хотел быть в вечной френдзоне. Я хотел твоей любви, а не дружбы. Но ты трижды меня отшила!
Что я самоутверждаюсь за ее счет. Я. Никогда. Не. Самоутвержался. За. Чужой. Счет. Я не такой слабак.
Если бы я мог, я бы смеялся. Но я просто молча слушал ее, а потом ушел. И тяжело ступая, стал подниматься по лестнице.
В висках громко стучал пульс. В груди было тяжело – будто ее стягивал тугой обруч. Пальцы рук кололо от напряжения.
Почему она видит меня таким? Почему в ее глазах я – моральный урод? Почему она не дает мне шанса?
Я не понимал. Но я хотел понять это. Хотел расставить все точки над «i». Хотел, чтобы Дашка услышала меня – хотя бы раз.
Я ждал ее на площадке, чтобы поговорить. И это решение далось мне с трудом. Услышав, как она поднимается на лифте, я даже хотел сбежать, как трус. Но буквально приказал себе остаться.
Мы должны были поговорить наедине.
Когда Дашка вышла из лифта, я заступил ей дорогу. Она дала мне минуту. И я попытался ей все объяснить.
Сказал все, что чувствовал. Что никогда не хотел обидеть ее по-настоящему. Что не спорил на нее.
Я не хотел, чтобы она считала меня конченым уродом. Обо мне могут думать все что угодно – те, на кого мне плевать. Но для близких и любимых я не хотел быть плохим. А ведь несмотря на то, что мы не общались, Сергеева все еще входила в эту категорию – в категорию своих.
Я не сказал ей только того, что люблю ее. И что последние дни заставили почти угасшее чувство проснуться. Лишь обнял, потому что не смог больше сдерживать эту проклятую нежность, и понял, что у меня срывает крышу, когда она прижалась щекой к моей груди – маленькая, хрупкая, беззащитная. Родная. Моя девочка.
2.25
Мне казалось, что я нашел то, что давным-давно потерял. И ничуть не жалел о том, что переломил себя для этого разговора.
Я зарылся носом в ее волосы. И снова почувствовал едва заметный аромат клубники. А когда Дашка мягко высвободилась из моих рук, нахмурился. Не понимал, почему она уходит.