2.38
Мы сели в автобус, доехали до одной из центральных улиц города, нашли какой-то шумный и сверкающий неоном бар и до полуночи сидели за стойкой. Я молча накидывался, не замечая ничего вокруг. Думал о том, что завтра предстоит сделать. О том, какие слова я должен подобрать. О том, как смотреть Дашке в глаза.
Это было самое страшное. Я с детства не мог смотреть на то, как она плачет, – сердце сжималось. Я боялся сделать ей больно. И делал за разом раз.
А потом ненавидел себя за это.
Алкоголь не помогал. Сколько бы я ни вливал его в себя, эта проклятая боль оставалась в груди. Я медленно, но верно пьянел, да только в голове не появлялась знакомая легкость. На плечи кусками железа навалилась горечь. Виски сжимал обруч страха. А руки были скованы ощущением беспомощности.
Я ненавидел себя и за слабость.
Даниил Матвеев, мать твою, ты слабак! Никчемный урод.
Савицкий, словно издеваясь, прислал сообщение: «Напоминаю – время до завтра. И ты должен сделать это максимально жестко».
«Пошел ты», – ответил ему я и отбросил телефон в сторону. Он едва не упал, но Каролина вовремя его поймала. И только тогда я заметил, сколько она выпила. Не знал, что эта девчонка вообще пьет. Она казалась мне примерной.
– Повтори, – равнодушно сказала Каролина, даже не поднимая глаза на бармена. И тот потянулся за пустым бокалом. Я перехватил его руку.
– Не надо. Хватит пить, Каролина. Ты перебрала.
– Мы же пришли сюда, чтобы пить, – отозвалась она. – И я буду пить. У меня тоже есть причина, чтобы забыться.
– Какая?
– Неразделенная любовь. Сегодня мне особенно фигово, Дан. Бармен! – подняла она руку. – Повтори!
Я не стал ее останавливать. Каролина продолжала пить. И я тоже.
Она смеялась, я молчал.
Она вспоминала что-то из нашего детства, я молчал.
Она плакала, но я все так же молчал.
– Что мне делать. Дан? – пьяным, каким-то расслабленным голосом спросила Каролина.
– Просто жить, – хрипло ответил я. Ужасно кружилась голова, я потерял способность ясно мыслить, но образ Сергеевой так и стоял перед глазами.