Юрка задохнулся от вновь вспыхнувшей боли и, с трудом сохранив самообладание, приобнял его. В невнятном горячем шёпоте в шею разобрал только тихое «Юрка, Юрочка…».
Если бы это продлилось ещё хотя бы минуту, Юрка бы также сорвался — от беспомощности и печали хотелось то ли плакать, то ли кричать. Но Володя быстро взял себя в руки и сказал:
— Правильно, ни к чему это сейчас. Подождёт, всё потом.
Он опять взял в руки тетрадку и продолжил дописывать. Юрка, подсвечивая ему фонарём, шмыгал носом.
«Остаться такими же, какими были в 86 году. Володе — с отличием окончить институт и съездить в Америку. Юре — поступить в консерваторию и стать пианистом».
— Готово. Что ещё будем класть в капсулу времени? — спросил, закончив.
Юрка вытащил из кармана джинсов сырой лист бумаги — ноты, которые переписывал для себя, чтобы учить.
— Вот, «Колыбельная» — это самое ценное, что было у меня в эту смену. — Он положил ноты в капсулу.
Володя, свернув в трубочку, опустил туда свою тетрадь — там был правленый сценарий со всеми пометками, личные записи за смену и пожелания себе-будущим.
— Ещё кое-что, — сказал Юрка, роясь в кармане. — Вот. Думаю, это тоже должно лежать там.
Он достал слегка помятую, местами раскрошившуюся белую лилию, которую подарил ему Володя. Тот кивнул, аккуратно уложил цветок сверху на тетрадку.
— Всё? — тихо спросил Володя.
Юрка задумался — действительно ли это всё? Быть может, есть ещё что-то, что следует оставить здесь на хранение?
Он отрицательно замотал головой.
— Нет, вот ещё.
Юрка вцепился в перетянувший его шею пионерский галстук и стал порывисто развязывать. Но руки дрожали, и вместо того, чтобы ослабить узел, Юрка, наоборот, его затянул.
Володя молча приблизился и потянулся помочь. Юрка грустно произнёс:
— Вот ирония: когда меня принимали в пионеры, галстук мне повязывал комсомолец. Теперь комсомолец его снимает.
Прохладный ветер коснулся голой шеи, заставив поёжиться. Володя неверно прочёл Юркин жест:
— Ты точно хочешь положить его в капсулу?