Сахар на обветренных губах

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что? — не выдержала я его молчания.

— В аудиторию, — отрезал он коротко и первым пошёл в озвученном направлении.

Следом за преподом я вошла в аудиторию. Право выбора оставить дверь открытой или закрыть он, похоже, оставил мне.

Обхватив пальцами потёртую серебристую ручку, я засомневалась, стоит ли её закрывать наглухо. С одной стороны, следует оставить дверь открытой, чтобы любой проходящий мимо мог услышать и увидеть наш разговор. Да и Одинцов будет вести себя гораздо сдержаннее, если мы останемся открытыми. Но, с другой стороны, в том-то и проблема, что наш разговор может услышать кто угодно. Одинцов не стесняется в выражениях, не кривит, говорит прямо и порой это звучит грязно, а я не хочу, чтобы догадки Одинцова стали поводом для слухов тех, кто может понять что-то не так.

Поэтому дверь я закрыла наглухо. Обернулась на месте и увидела мужчину, уже сидящего за преподавательским столом.

— Подойди, — бросил он коротко, при этом не посмотрев в мою сторону.

С хмурым выражением лица он разглядывал ручку, которую крутил между пальцами.

Стиснув челюсти и прикусив язык, желающий послать его куда подальше, я всё же сделала несколько шагов к его столу и встала напротив. Скрестила руки на груди и выжидающе уставилась на светлую челку, что частично завесила его глаза.

Мужчина не спешил говорить. Казалось, он вообще забыл, что в аудитории не один. А ещё именно сейчас он напомнил мне отчима, который любил в детстве ставить меня перед собой и давить психологическим молчанием, придумывая мне очередное наказание.

— Твой отчим… он… — ему будто с трудом давались эти слова.

— Ясно, — выдохнула я и, не желая слушать дальше, направилась к выходу из аудитории.

— Алёна.

Тихим мужским голосом, как маленьким камешком, собственное имя ударило в затылок. Мужские пальцы сомкнулись выше локтя и требовательно остановили мой побег.

Я дёрнулась, чтобы освободиться, но лишь сильнее застряла в капкане мужского парфюма, внезапно окутавшего пространство вокруг.

— Что вы от меня хотите? — выдохнула я, безнадёжно сосредоточив внимание на черном отглаженном воротнике его рубашке.

— Я понимаю, что ты видишь во мне врага. Не только во мне. Во всех, — тихий мужской голос звучал недалеко от уха. Отголоски его дыхания с запахом кофе слегка касались моей щеки. — Я тоже когда-то был таким же. Даже хуже.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— У меня тоже был отчим. И синяков из-за него на моём теле было достаточно. Но, Алёна, — Одинцов переступил с ноги на ногу и словно стал ближе. — Я был пацаном. Меня просто били и забрасывали в комнату, чтобы не мозолил глаза. А ты девочка, а он… Он тебе что-то делает?

Внутренние механизмы застыли. Сейчас я была бы рада, чтобы между нами упала Великая Китайская стена, и плевать, что я рискую остаться без руки.

Я резко вскинула подбородок и заглянула в голубые глаза, которые, оказывается, всё это время были сосредоточенны на мне. Выглядел Одинцов странно: помятым и будто неряшливым. Что ему совершенно несвойственно.