Люблю тебя врагам назло

22
18
20
22
24
26
28
30

Зачем-то вслед за ним я провела ладонью по своим губам и почувствовала, что щеки неумолимо наливаются краской.

"Ну?! Продолжай! Что ты там говорила? Большевики, революция, дальше? Не молчи же, Малыгина! Скажи хоть что-нибудь!" — наседал на меня мой внутренний голос. Но в голове было пусто. Прямо как на картинках, где по голой земле неспешно катится перекати-поле.

Я, как дура, пялилась на Ярослава, не в силах вырваться из омута его изумрудных глаз. Он тоже, не отрываясь, смотрел на меня. Я не знаю, сколько мы вот так просидели: минуту или десять. Но из странного молчания, в котором, возможно, было больше смысла, чем в словах, нас вырвал Паша Корчагин.

— Яр, я хотел поговорить, — сказал он, нависая над нами.

— Говори, — Калашников нехотя перевел взгляд на нашего одноклассника.

— Я посмотрел темы заданий для второго тура олимпиады, и столкнулся с тем, что там есть темы, которые мы еще не проходили…

— Паш, давай не сейчас, а? — поморщившись, перебил его Ярослав. — Иди давай, Наташку провожай! Пять минут назад видел ее у класснухи. Наверняка еще не ушла.

На секунду Корчагин задумался, а потом ответил:

— Хорошо, я тебе тогда вечером позвоню, — бросил он и направился к выходу.

Было видно, что Паша очень привязался к своему соседу по парте. Меня радовало, что он, как и я, по достоинству оценил Калашникова.

Однако остальные одноклассники с каждым днем ненавидели Ярослава все сильнее. Они не могли простить ему его выдающихся математических способностей (Калашников стал любимчиком Людмилы Юрьевны, затмив собой Баширова, который все одиннадцать лет кичился своим блестящим знанием алгебры), самоуверенности, независимости и того, что он разгадал их гнусный замысел в ситуации с подброшенным телефоном.

Конечно, открыто свою агрессию они не выражали, ведь Ярослав был физически сильнее любого из них. Это заставляло их гадить так, чтобы он не мог проучить кого-то одного. Например, игнорировали его в командных играх на физкультуре. Во время волейбола вообще никто из парней не осуществлял ему передач, так что Ярослав за сорок минут урока почти не касался мяча.

Также во время обсуждения жизни класса ребята старательно делали вид, что Калашникова не существует. Они отвечали ему только в том случае, если он обращался к кому-то конкретно по имени. Ярослава не звали, если мы всем классом собирались в кино, и, поняв это, я тоже перестала куда-либо ходить с одноклассниками.

Это было жестоко и абсолютно несправедливо. Калашников совершенно не заслуживал такого отношения. Но его самого, казалось, это мало волновало.

Он общался со мной, Пашей и Наташей, а до остальных ему не было дела. Я восхищалась выдержкой Ярослава, ведь если бы я оказалась на его месте, то сошла бы с ума от напряжения. Каждый день приходить в коллектив, где тебе не рады, настоящая пытка. Все, как хищники, ждут, когда ты проявишь слабость, чтобы укусить побольнее.

Я допила чай, и мы с Ярославом, одевшись, вышли на школьное крыльцо. В воздухе чувствовалось приближение зимы: промозглый ветер умудрялся залезать за шиворот и холодить тело, несмотря на теплую одежду. Даже шарф, намотанный вокруг шеи, не спасал от резких порывов. Кончики пальцев мгновенно заледенели, а уши неприятно закололо от холода.

Я достала из сумки шапку и натянула ее до бровей. Так-то лучше.

— Ты домой? Проводить тебя? — повернувшись ко мне, спросил Ярослав.

Его зеленые глаза чуть увлажнились от ветра, и от этого их блеск казался каким-то лихорадочным и манящим.

Он провожал меня до дома почти каждый день, и это уже стало нашей маленькой традицией.