Лига добровольной смерти

В страхе и отчаянии Юра закричал, чтобы спасти друга, но было поздно. Мужик выскочил из укрытия и с размаху хрястнул жердью по голове растерявшегося пацана. Костя Понягин, вскрикнув, тихо повалился на сырую садовую землю, залился кровью…

Бросившись наутёк, Юра бежал по дороге к станции, размазывая по лицу слёзы. Они застили свет. Один раз Юра свалился в заброшенную канаву, вскочил, и побежал дальше. Он жалел друга, который мечтал стать моряком, но которого потерял навсегда. Лучше его, может, и не встретит в жизни.

Плакал парнишка, не понимая, почему люди такие злые, если из-за яблока, такой ничтожной малости, готовы забить насмерть обездоленного, голодного и бездомного ребёнка, который так и не успел повидать хорошего. Всеми отвергнутый, не успел открыть даже букварь… Не мог взять в толк, почему взрослые жалеют собак, встают на их защиту и равнодушно проходят мимо беспризорников, вместо того, чтобы проникнуться к ним страданием и болью, поспешить на помощь, пригреть…

Слушая печальный рассказ мальчика, Говард не перебивал, хотя сердце надрывалось от боли. Какая же, русские, снулая нация, думал Говард. В церковь ходят, праведники, но за вратами церковными забывают о ближнем своём, отгораживаются от него. И дела нет, что тысячи бездомных детей скитаются по вокзалам да подвалам огромной и такой богатой страны. Не тысячи их, а сотни тысяч, тихо живут, бесследно исчезают. Кто и вырастет в неволе, состарится в нужде и горе, тихо сойдёт в могилу.

А Бог… Смотрит бесстрастно да наслаждается тупой верой и невежеством прихожан, которые не ужаснутся от слёз невинных. Появились дети на свет чужие, чужими и помрут на благословенной своей земле. Боженька глазами олигархов смотрит с небес на произвол и смеётся, советуясь с панами, как править миром…

Русские – великая нация. Так и станьте великой, объединились бы и вымели поганой метлой всю нечисть до седьмого колена. Обустроились бы и сделали страну озабоченной жизнью простого человека, его детей, чтоб не скитались потеряшки. Принявшие ребёнка на попечение родители, получали бы жалованье на воспитона до его совершеннолетия. А пока… позор один. Вылезло основательно отвратительное, а народ, – что воробьи, разлетелись и чирикают. Права Зинаида: загадочная русская душа извела себя, опустилась до положения риз.

– На Казанском вокзале, где я обитал, меня сильно побили воришки из шайки Андрюхи Бабина, – рассказывал Юра дальше. – Чифирь – такую кличку имел Андрюха. Он любил крепкий чай. Стащит где-то пачку, заварит вечером, нальёт себе в железную кружку и кайфует до одурения. Воришки избили меня за то, что бродяжничал на их территории. До крови избитого притащили на суд Чифирю.

К счастью, Андрей Бабин оказался человеком добрым, поступил по совести. Он взял меня под своё покровительство. Чифирь гордился отцом, рассказал однажды, будучи в добром расположении, какой отец был отчаянный, как любил флотскую братву. По словам Андрюхи, отец служил на атомной подводной лодке командиром БЧ, то есть боевой части. В океане на глубине случилась авария. Вышел из подчинения атомный реактор, и начал перегреваться. Отец и еще несколько человек из команды, взялись починить систему охлаждения, подать на реактор забортную океанскую воду. Неисправность устранили, говорил Андрюха, но отец и его помощники погибли от большой дозы облучения…

Чифирь возглавлял шайку воришек. Добычу пацаны отдавали хозяину. Звали хозяина Давуд. Этот азербайджанец и распоряжался беспризорниками. Давуд работал носильщиком, знал обстановку на вокзале, следил за расписанием поездов. В каком поезде прибывают пассажиры с товаром, а на какой поезд и внимание обращать не следует.

Воришки Давуда действовали на хапок. Они окружали жертву и донимали жалобными просьбами, вымаливая на пропитание, а хапки, присмотрев добычу, успевали стащить чемодан или сумку. Не обходили стороной воришки ларьки в городе и магазины. На «точки» их ставил Давуд.

Полиция ловила воришек, но поскольку все были малолетки, действовали по непониманию и с голодухи, то пацанов отпускали, засчитав как наказание срок отсидки в камере предварительного заключения.

Держал Давуд детвору в подвале привокзального здания. За малейшую провинность жестоко наказывал. Он заставлял каждого отрабатывать еду, которую приносил в подвал по вечерам.

– Мне Давуд велел каждый день приносить ему триста рублей, – рассказывал Юра. – По электричкам я продавал лейкопластыри и горчичники. Лейкопластырь – десять рублей, а упаковка горчичников – пятнадцать рублей.

Однажды не сумел наторговать триста рублей… Давуд не дал мне и кусочка хлеба. «Ты почему не работаешь?» – закричал на меня. «Я маленький, дядя Давуд»… – сказал в оправдание. «Жрать не маленький! Работать не хочешь! Не принесёшь завтра четыреста рублей, убью!».

В тот день старался со всех сил, но не повезло мне. Люди не брали товар. Денег я не принёс… – Юра сжался в комок, его плечи затряслись от беззвучного плача. Страх и сейчас довлел над мальчиком. – Он бил меня… Как он бил, дядя Рон… От страха я описался. Не хотел, а описался. Увидев, Давуд разозлился ещё больше. «Ты и гадишь у меня! Мордой твоей вытру!». И ударил палкой по спине…

Очнулся Юра Старыш на руках у Чифиря.

– Оклемался… – сказал Андрей, вытирая тряпкой разбитое лицо Юры. – Мы уж подумали, что он тебя до смерти забил. – И поднялся. – Братва, пропадёт Юрка без нашей помощи. С завтрашнего дня скидываемся, сколько, кто сможет, чтобы сдавал Юрка эти триста рублей Давуду. Согласны?

– Чего базарить? Погибнет иначе…

– Значит, так и решили, братки, – сказал Чифирь и нагнулся к Юрке, которого била дрожь, он глубоко всхлипывал.

– Потерпи. Тебе расти надо, сил набираться. Ничего… Ничего! – И Андрей Бабин вскинул крепко сжатые кулаки. – Вырасту, я этого Давуда черножопого, чурку, гадину ползучую… Глаза у живого вырву! Ботинки мои грязные лизать заставлю!.. Вырастем, братики, за всё расквитаемся!