Глава 10. Перемирие
Паша
Я, взрослый тридцатидевятилетний мужик, таращусь на задницу-орех девятнадцатилетней пигалицы, которая выедала мне всю неделю мозг. Воистину мужики думают не той головой, что на плечах!
Аж у самого злости не хватает. Потому что я, вопреки своим принципам и словам, позорно залип на длинных ногах девчонки, которые вчера намеренно старался не разглядывать, и от которых сегодня просто не могу отвести глаз. О таких говорят, “от ушей”, и, ей богу, не врут!
Я официально, млять, забираю свои слова, сказанные в первую нашу встречу, обратно! Она не худущая и угловатая, а очень даже очень. Во всех местах. Даже грудь! Скромная двоечка, которую, к слову, терпеть не могу, отдавая предпочтения грудям от третьего размера и выше. Однако я умудрился разглядеть ее вчера под мокрой футболкой, и от одного воспоминания об этих полушариях с темными горошинами закипает мозг.
Я маньяк. Я неадекватный, неразумный, больной на голову мужик! У меня есть две идеальные устраивающие меня во всем любовницы, а я пялюсь на мелкую егозу, планомерно уничтожающую мою жизни и мои нервы. А сейчас вообще в голове начинает уверенно формироваться образ Влады без этих, мешающих моему взору шмоток. И какое благо, что закончить представлять себе это я не успел! А все потому, что откуда-то из-за дивана послышалось громкое собачье:
– Гав!
Я нахмурился. Влада обернулась, увидев меня, замершего у нее за спиной, вздрогнула, снова стремительно заливаясь румянцем. А лай тем временем повторился. Я потихоньку начал звереть.
– Рыбкина! – прорычал я, сквозь зубы, натягивая на лицо улыбку-оскал, – умоляю, скажи, что у меня просто слуховые галлюцинации.
Вдох-выдох, Жаров. Спокойно. Главное, не рубить с плеча.
– Гав-гав!
Нет, это “сказала” не Рыбкина. Она сжалась до размера песчинки под моим взглядом. А это “недоразумение” снова послышалось в районе дивана. А потом… боже, сохрани ту четвероногую тварь, которая сейчас начала драть мой дорогой, сука, диван!
Я, не дожидаясь ответа Влады, рванул на звук. В пару шагов преодолевая расстояние от кухни до дивана, огибаю мебель и охреневаю от открывшейся картины. Маленькая черно-белая зараза самозабвенно дерет когтями дорогую обивку, оставляя на ткани внушительные такие полосы.
Ох, сколько неприличных слов вылетело из моего рта! Маты были до ужаса изощренными, такими, что Влада даже пискнуть побоялась, молча топая следом. Зато, когда я поймал это животное и на вытянутых руках рычащую и брыкающуюся шавку потащил в сторону двери с твердым намерением выкинуть пса за дверь, Влада запричитала, хватая меня за руки:
– Стой, стой, стой! Нельзя ее выбрасывать! Кася хорошая!
– Зато я плохой!
– Паша, нет! – вскрикнула Рыбкина, когда я открыл дверь. А меня неожиданно приятно укололо то, как девочка обратилась впервые ко мне. По имени. Без своего излюбленного язвительного “дядя”. Да так “укололо”, что я, старый сентиментальный идиот, остановился и обернулся. Животина до сих пор рычала и гавкала у меня в руке, пытаясь вырваться. А может и укусить. У-у-у, животное!
– Влада, да!
– Ты не можешь ее выкинуть на улицу! Ну, посмотри на нее!
– Кто сказал, что не могу?