— Да понял я, Ромео, — даже не предпринимает попытки одернуть мои руки. — Ты уедешь, она немного придет в себя. Все взвесит. Я ей помогу, будь уверен. И она любит тебя, просто боится. Трусишка она у меня, да и у тебя тоже. И тогда-то вы и примете правильное решение. А теперь прекращай дурить, Кир. Поехали, — пиликает сигналкой от своей тачки. И я нехотя сажусь в машину, еще раз кинув взгляд на дом.
Придет в себя. Но у меня-то нет времени ждать, пока она дойдет до правильного решения! Я вообще не уверен в том, что, как только уеду, она не поставит на всех наших отношениях жирную точку.
Я до ужаса боюсь ее потерять. Самонадеянный индюк. Все у нас будет отлично, Жень. Переедем, Жень… идиот безмозглый! Права она, поступил, как ее мать. Решил все сам, распланировал и свою, и ее жизнь.
Домой возвращаться желания нет никакого, но Димыч прав. Нельзя сдаваться и бросать спорт. Слишком много сил было потрачено на это. Да и ведь это лига мечты? Разве нет?
Вывожу Джека на улицу, потому что без хозяев целую ночь он уже извелся. Носится, как щенок, по всему двору, выплескивая накопившуюся энергию. Тогда как у меня, наоборот, запас сил на нуле. Огромное желание упасть, забиться в темный угол и сделать вид, что ничего в моей жизни не происходит. Что она не начинает стремительно рушиться, разваливаясь на части.
Мимо проходят довольные соседи: семейная пара с маленькими детками. У парня в руках пушистая новогодняя ель, которая даже с расстояния пары метров благоухает.
— Да уж, дружище. Мы остались и без елки, и без Женьки. А все потому, что твой хозяин мудак.
Собакен даже не думает протестовать и выражает свое согласие громким лаем. Сегодня впервые за два месяца я не могу уснуть. Совсем. Так хреново мне не было никогда. Джек, поначалу носившийся с игривым задором, чем ближе к вечеру, тем тише и хмурней. Видимо, пес тоже чувствует отсутствие хозяйки в доме и начинает скучать. Он пролежал почти всю ночь рядом со мной на кровати, тихо поскуливая. Думаю, еще пара ночей, и мы взвоем вместе.
Несмотря на состояние разбитости все эти дни, я не бросаю попыток дозвониться до Жени. Пытаюсь увидеться с ней у Арены, но рядом всегда либо Устинова, либо Метлицкий, и все как один талдычат: дай время. Да, твою мать, а мне-то его где взять? Сокол наседает, требуя подписать документы на перевод, и я оттягиваю эту для всех приятную, а для меня адски тяжелую процедуру почти до последнего дня. И уже в субботу ставлю легким росчерком руки пару закорючек в бумагах, собираю свои вещи и покидаю стены уже родной Ледовой Арены. Выхожу из здания, распрощавшись с парнями, и чувствую на себе ее взгляд. Наверное, так бывает, когда долгое время дышишь человеком, живешь им — привязываешься настолько, что ощущаешь его уже всеми фибрами души. По всё тому же наитию поворачиваю голову и встречаюсь с печальными серыми глазами. Она опять не одна. Опять Устинова рядом, как цепной пес, не подпускает. В какой-то момент надеюсь, что Женя все-таки подойдет. Скажет хоть что-то. Но нет. Исчезает она так же стремительно, как и появилась. Скрывается за дверьми моей, теперь уже бывшей, Арены.
Со злостью закидываю в багажник сумку с вещами и, подгоняемый звонком хозяина арендованной мной квартиры, мчу домой. Уже в понедельник самолет. Во вторник — новая жизнь. А в среду? Надеюсь, я с такими болями в грудине все-таки доживу до среды.
Утро понедельника не то, что ужасное — мерзкое. Мать с отцом вчера на время забрали Джека к себе. Ему нужно оформить все справки и разрешения на перелет, поэтому я не то что «минус один» лечу в Штаты, а вообще ноль.
— Кирюш, сыночек, позвони, как прилетишь, хорошо? — слышу взволнованный голос матери, вышагивая по главному залу аэропорта. Перелет предстоит долгий и с пересадкой в столице. Почти семнадцать часов в стальной коробке — сказка.
— Да, мам. По прилете я вам наберу обязательно. Как там Джек?
— Ужасно скучает. И по тебе, и по Женечке. Как она там, кстати? Проводила тебя сегодня в аэропорт?
Усмехаюсь и думаю, вот и как ей на это ответить. В надежде, что все разрешится предкам, так и не сказал, что мы вроде как расстались. Даже язык не поворачивается так говорить. Только вот я уже одной ногой в самолете, а «разрешиться» и близко нет. Ни точки, ни запятой.
— Проводила, мам. Хорошо у нее все. Тренировка, как обычно, — решаюсь все же и дальше держать родительницу в блаженном неведении. Мало ли, у нее сердце, у меня нервы.
— А почему так нерадостно? Кирилл Владимирович, ты мне точно не врешь?
— Нет, мама. Не вру. Все отлично, давай я уже до стойки регистрации почти дошел, я позвоню. Люблю, целую.
— Давай сынок, горжусь тобой! Удачного пути и легкого перелета.
Убираю мобильный в карман куртки и с сумкой наперевес занимаю очередь к нужной стойке. Мимо маячат сотни лиц, жизнь кипит. И только у меня она, такое ощущение, что остановилась. Даже несмотря на колоссальные перемены, когда в груди вместо сердца темная дыра, ты их не ощущаешь.