— Нужно распечатать. Я требую, чтобы на нашу сегодняшнюю «вечеринку» ты пришел в этом.
— Заинтриговала.
Пока папа развязывает бант и воюет с шелестящей бумагой, я таки стягиваю с противня одну печеньку. Отламываю кусочек, закидывая в рот, с наслаждением похрустывая. Вкусно до невозможности! За первым в рот летит второй кусочек.
Первый раз папа приготовил эти печенья в прошлом году. Нашел мамин рецепт и решил продолжить многолетнюю традицию. Она пекла нам их каждый Новый год без исключения. То в форме елочек, то в форме карамелек. Один раз были даже ангелочки. Она вообще была творческим человеком и из любой, даже самой серой и унылой мелочи умела сделать произведение искусства.
— Юлька, ты специально налепила тут кучу скотча, чтобы я до полуночи его открывал?
— Есть такая штука — ножницы называется, — ныряю в ящик, протягивая папе. — Не благодари!
Степан Данилов картинно закатывает глаза.
Я подмигиваю и отворачиваюсь к окну. Там снег заметает. Новый год. Ощущение праздника витает в воздухе: в дуновении ветра и плавном кружении в небе тысяч снежинок. В гостиной у нас сверкает огнями елка и уютно потрескивает разожженный камин. По фасаду дома ярко переливается новая гирлянда в виде дождика. А прямо у крылечка гордо восседает компания смешных несуразных гномов.
Праздник.
Снаружи. Внутри радоваться его наступлению не получается. Произошедшее с Титовым больно давит на грудь, создавая ощущение скованности во всем теле. Я словно даже вдохнуть как следует не могу эти дни! На тренировках конечности кажутся непомерно тяжелыми. Вся плавность, которая и делает балет изящным, из моего тела куда-то улетучилась. Я больше напоминаю себе неуклюжий мешок с картошкой. Жуть! И хоть понимаю, что это состояние временное, что скоро мне обязательно станет легче, но по итогу — это слабое утешение.
С того вечера Богдан не звонил, не писал и вообще никак не давал о себе знать. Логично. После его-то слов! Спрашивать у папы, связывался ли он со своим другом, я не стала. Завести разговор о Титове — значит только разбередить свои раны. Глупо. По крайней мере я могу собой гордиться, наверное?
Я попыталась. Я раскрылась перед ним. Мне было страшно. Мне было неловко. Мой возраст проигрывал перед его опытом. Но я, черт побери, попыталась! Он этого не оценил. А если и оценил, то не настолько сильно впечатлился, чтобы начать за свои чувства ко мне бороться. Что еще я могу сделать? Ничего. Хватит с меня унижений.
— Эй, Юляш, это что? Пижама с оленем? — вырывает из унылых мыслей смех папы.
Перевожу взгляд, он уже натянул на себя длинную кофту с рукавами. Принт у пижамы и правда своеобразный: красные штаны со снежинками и милейший лупоглазенький мультяшный олененок на кофте.
— Нравится? — улыбаюсь робко. — Я до последнего сомневалась…
— Спрашиваешь! Как я тебе? — крутится вокруг себя папа Степа.
— Ты в ней очень милый. Готова поспорить, работники твоей фирмы попадали бы в обморок, если бы увидели, что их генеральный щеголяет дома в пижаме с оленями!
— Зрелище не для слабонервных, и то правда.
Переглядываемся, посмеиваясь.
— По размеру хорошо?