Илья улыбнулся. Майя, Майя…
Принесли вино, сомелье разлил его по бокалам и удалился.
Илья поднял бокал:
– Значит, за одних скрипачей?
– Конечно! – Май подняла свой. – Потому что пианисты – вне конкуренции.
– У одного пианиста сегодня очень важное выступление, – он неторопливо пригубил вино.
Майя отставила свой бокал и слегка поморщила лоб.
– Что сегодня делает наш сын?
Вопрос был задан требовательно, а в глазах… Ребенок для родителей всегда остается ребенком, правда, Май?
– Он знакомится с родителями девушки, – Илья тоже отставил бокал и накрыл своей ладонью руку жены. – Он очень похож на тебя, Май. И ты ему очень нужна.
Она тяжело вздохнула и вдруг выдала:
– Надеюсь, ему не дадут пробовать «Мимозу».
Она помнит. Он тоже помнит. Пальцы привычно переплелись.
– Мы об этом не узнаем, пока ты его не спросишь.
Суббота наступила неотвратимо. Невзирая на желания Ивана.
Хорошо же Дуне – она заняла себя хлопотами. Тобольцеву – хоть из дома беги, чтобы избавиться от этого чувства напряженного ожидания. Дожили. Этот тип еще не явился – а уже выгоняет Ивана из его собственного дома. Нет уж!
Он закрылся в комнате и занялся профилактикой своего многочисленного хозяйства, стараясь не обращать внимания на соблазнительные запахи, тянущиеся с кухни.
Дверной звонок ударил по нервам, и Тобольцев чуть не выронил телевик. Чтоб тебя!
Он убирал аппаратуру в футляр и слушал голоса. Слышно было звонкий, слегка срывающийся голос дочери и гораздо тише и глуше – другой. Мужской.
Пора бы посмотреть на это чудо чудное. И Тобол вышел в гостиную – дивно убранную, с красиво сервированным столом. Дуня умела любое пространство сделать красивым, и от этого жизнь с ней была особенно восхитительной. Портил убранство комнаты только сын – в джинсах, с всего одной дыркой! – а также в белой футболке и бабочке. Неисправим. Но время для родительских нотаций сейчас совершенно неподходящее. Стоящая у окна Дуня немного нервно улыбнулась ему, и он как мог ободряюще улыбнулся ей. И поднял большой палец. Новое платье темного винного цвета чрезвычайно ей шло.