…придумать, как ей себя вести с этим мальчиком – так, чтобы все сгладить, не задеть его чувства и, главное, чтобы никто не догадался. Об этом она думала весь ужин – улыбаясь, произнося приличествующие случаю слова, отпивая из бокала и поднося к губам вилку.
Поздним вечером, лежа в постели, муж долго гладил ее по голове, перебирая волосы и зарываясь в них пальцами. И молчал. Фиалково, лилово, почти фиолетово.
А Майя лежала на его плече и думала о том, что когда столько лет прожито вместе, то можно даже ничего не сказать – но молчание поменяет свой цвет. Она уснула на его плече, положив руку Илье на грудь.
Андре Пожидаев. Хотя по паспорту, Таня была уверена, Андрей. Но Андрей неинтересно.
– У меня французские корни, – сказал мэтр киномузыки.
Впрочем, по мнению Тани, мэтром он если и был, то только в своих собственных глазах. Ну, еще свиты. И фильмы, к которым он писал музыку, хоть и были кассовыми, но одноразовыми. Пересматривать их не хотелось. Зато мэтр. И ведет себя соответственно. Интервью переносили три раза из-за сильной занятости композитора. Вернее, в первый раз из-за занятости, во второй из-за важной встречи, в третий – мастеру занедужилось. Поэтому на встречу Таня прибыла уже с большим предубеждением. Ехала она с Толиком (звукооператором) на его машине и морально готовилась к тому, что интервью будет непростым. Если уже такое начало. И самое главное, Тане было с чем сравнивать. Вернее, с кем. С Ильей. Его график работы был плотный и расписан на год вперед. Но он никогда, НИКОГДА не позволял себе подобного поведения. У Ильи всегда все было четко. Это не только самодисциплина, это еще и уважение к другой стороне.
Таня очень надеялась, что четвертая попытка встречи с Андре Пожидаевым окажется результативной. Мэтр отдыхал на даче и никак не мог приехать в Москву, поэтому они тащились к нему. За сто километров от столицы.
Дом мастера саундтреков находился за высоким забором. Внутри оказалась настоящая усадьба с колоннами и гипсовыми львами около лестницы. Куда деваться! Сам композитор с французскими корнями встретил гостей в домашнем. То ли в пижаме, то ли… Таня не поняла, в чем именно, зато это было атласным, и весь принт ткани состоял из логотипов одной очень люксовой фирмы. Таня же была в джинсах, кожаных ботинках и ярком бирюзовом джемпере. Волосы убраны в привычный высокий хвост. Андре оказался довольно молод, лет тридцать пять. Он с интересом посмотрел на Таню и лениво скользнул взглядом по Толику.
Потом провел всех на стеклянную веранду.
– Я распоряжусь, чтобы нам подали чай с цветами гибискуса. Вы пока налаживайте аппаратуру, а я проведу… – с этими словами он посмотрел на Таню.
– Татьяна, – напомнила она свое имя.
– А я проведу вас, Татьяна, по дому, если не возражаете.
– Не возражаю, – улыбнулась она.
Дом был похож на прижизненный музей себе любимому. Гостиную украшали афиши в рамках. Афиши тех фильмов, к которым Андре написал музыку. Таня на секунду представила подобное в доме Ильи. И не получилось. Наверное, афиши к концертам Ильи где-то хранятся. Наверное, такое собирает его мама. И это понятно. Ее собственная мама бережно хранит все Танины детские грамоты и танцевальные награды. Но это совсем другое.
Таня застыла перед афишами.
– Да, – довольно заметил Андре. – В этой жизни мне кое-что удалось. А вот это…
Он подвел ее к стене с фотографиями.
– Это Канны. Вы, Татьяна, бывали когда-нибудь на кинофестивале в Каннах?
– Нет, – ответила она и почувствовала его ладонь на своей пояснице.
Вроде мимолетное касание. Но отчего-то оно таким не показалось.