Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

Пока все шло без приключений и неприятностей.

Они уже миновали Кирицы и чудесный замок на берегу озера, который никак не мог находиться в самом сердце Рязанской области. Совершенно заграничный особняк. Европейский. Западный. А Рязанская земля… это… это бескрайние поля и полосы лесов, это россыпь деревушек и небольших городков. Рязанская земля – это… Есенин.

Я давно мой край оставил,Где цветут луга и чащи.В городской и горькой славеЯ хотел прожить пропащим.Я хотел, чтоб сердце глушеВспоминало сад и лето,Где под музыку лягушекЯ растил себя поэтом.Там теперь такая ж осень…Клен и липы, в окна комнатВетки лапами забросив,Ищут тех, которых помнят.

Вот и она, как некогда Есенин, уехала. Любила ли Дуня Москву? Несомненно, любила. Ей нравился этот большой город, перенаселенный, спешащий, с миллионами машин на широких проспектах, с офисами, театрами, магазинами. Безумный. Безалаберный. Прекрасный. Она окуналась в него и чувствовала себя своей. Москва не отторгала ее, Москва принимала. Давай, девочка, иди, борись, живи! И Дуня шла… и все же… все же… все же… Было кое-что, чего Москва, как и большинство городов, дать не могла.

Природу. Простор. Березовые рощи. Поля с васильками. Ту особую опьяняющую свободу, которую возможно почувствовать только стоя на крутом берегу реки, когда на другом берегу видны леса, подернутые синеватой дымкой. И дышится полной грудью, и можно кричать во весь голос, а лучше просто упасть на траву, широко раскинув руки, и глядеть, как в высоком-высоком небе парит птица.

О Русь, малиновое полеИ синь, упавшая в реку,Люблю до радости и болиТвою озерную тоску.Холодной скорби не измерить,Ты на туманном берегу.Но не любить тебя, не верить —Я научиться не могу.

Дуня ехала по этим есенинским местам и чувствовала, как сердце сжимается, как хочется остановиться, схватить телефон, нащелкать окружающих просторов и покосившихся домиков с резными наличниками, полупустые деревни – эту боль русской земли – и увезти с собой. В Москву! Туда, где все бежит, бурлит, живет. Туда. Чтобы не забыть, какая она – ее земля. Ее страна.

И все же не выдержала. И все же свернула на обочину и остановила Коко.

– Что случилось? – спросил автостопщик.

– Ничего. Просто устала сидеть. Если хочешь, можешь тоже размяться.

Не глядя на него, Дуня покинула машину и, пройдя сквозь неширокую полосу деревьев, вышла в поле. Тонкие каблуки проваливались в землю. Но она не обращала на это внимания. Она слышала, как где-то позади в высоких деревьях переговариваются веселым щебетом птицы, видела, как заходится молодой зеленью заброшенное поле, а вдали виднеются крыши домов. И шум трассы остался в стороне. А здесь, на этом поле, начинающем зарастать кустами, время замедлило свой бег. И везде мать-и-мачеха…

Когда она возвратилась в машину, умиротворенная, впитавшая в себя частичку этой весны с ее полями, небом, свежим воздухом и только распустившейся, еще не потемневшей зеленью, автостопщик сидел на своем месте. Дуня не задалась вопросом, выходил он или нет. Главное, что можно продолжить путь.

– Я планирую остановиться в Рязани на обед, – сказала она, поворачивая ключ зажигания.

– Обед – это прекрасно, – тут же отозвался попутчик. – Поддерживаю. И даже снова могу угостить.

– И даже готов спонсировать кусочки сахара?

– Бери выше! То-о-орт! В Рязани же найдется торт, в отличие от Шацка?

– Конечно, найдется, – улыбнулась Дуня. – Ты какие любишь?

Она так с улыбкой и выехала на трассу. Ну надо же, нашли тему для разговора. Торты!

– Чтобы было шоколадное тесто. Шоколадный крем. Шоколадная глазурь, – с вдохновением принялся рассказывать Иван. – И сверху посыпано шоколадом.

– Хорошо, я знаю, где продаются торты, от которых выступает диатез по всему телу.

– Не дождетесь! И потом, спорю на свою левую кроссовку, что ты тоже любишь шоколадные торты. Только девочки стесняются в этом признаться.

И тут Дуня все же повелась на провокацию. Внутренний голос молчал. Коко ровненько катила по дороге. Всем было интересно, что же дальше… А дальше Дуняша заявила: