– Нет, ты не можешь. Что о тебе подумают? Да, муж есть, но нет сына-первенца. Бабушка была уважаемым человеком, ты не можешь ее подвести. Сначала роди мальчика.
Я родила мальчика-первенца. Когда сыну было года четыре, я опять собралась в село.
– Ты не можешь, – ответила мама.
– Сейчас почему?
– Бабушка была таким уважаемым человеком. Да, у тебя есть муж и сын, но что о тебе подумают? Скажут, больная, больше не можешь родить. Надо девочку. Помощницу по хозяйству, – объявила мама.
– А просто девочку можно? Не помощницу? – уточнила я.
Я родила дочь и, когда уже ей было года четыре, все же поехала искать могилу бабушки. Звонила маме, и она уводила меня в другую сторону кладбища. Специально. Но могилу я нашла. Ухоженную, не заброшенную. Значит, мама обманывала, говоря, что никого не осталось. Кто-то же ухаживал за могилой. Но я знала, что задавать маме вопросы бессмысленно. Не ответит. Она после похорон на могиле бабушки не была ни разу. Впрочем, как и на могилах своих мужей – мама вдова официально трижды, а неофициально я даже знать не хочу сколько. Впрочем, этот статус позволяет ей вести себя неразумно. Когда она пытается прорваться без очереди в аптеку, например. Гордо объявляет, что она трижды вдова. Очередь расступается. Ну так, на всякий случай. Мало ли, может, это передается как вирус. Я бы тоже не стала связываться.
Последний мамин поклонник, которого она предупредила, что у него есть все шансы умереть раньше нее, объявил, что готов.
– Зато я умру счастливым, – заявил он.
Но мама отказалась выходить за него замуж. Ей нужен драматизм, а не розовые единороги. Кажется, историю с кремацией она придумала, чтобы добавить в свою и заодно мою жизнь каких-то эмоций – волнений, переживаний, споров, криков. Мама не может жить в состоянии покоя. Никогда не могла.
– Рано или поздно тебе придется столкнуться с тем, что тебя все предадут и ты останешься одна. Придется научиться выживать самостоятельно, принимать решения, – твердила она мне с детства. Тебе придется делать то, се, пятое, десятое. Но она имела в виду не бытовые трудности, финансовые проблемы, сложности переездов, а исключительно эмоции. Сжечь мосты и построить новые – это ведь так увлекательно. Переехать в другой город и жить во времянке, бытовке, а не в московской квартире – это же так интересно. Для мамы, но не для меня. Когда она однажды сказала, что моей дочери, ее любимой внучке, придется научиться готовить, я чуть не задохнулась. Не могла говорить. Меня трясло. Да, мне еще в детстве пришлось научиться отрубать курицам головы, промывать бараньи кишки, готовить из ничего. Но я ни за что в жизни не пожелала бы такой судьбы своей дочери.
– Ей не придется, и я все для этого сделаю, – сказала я тогда маме.
– Зато ты все умеешь, разве это плохо? – удивилась она.
Да, я умею делать уколы, ставить капельницы на швабре, складывать рубашки, как в магазинах, завязывать галстуки разными узлами, клеить обои, шпаклевать, класть плитку и перетягивать мебель. Шить, вязать, штопать, вышивать крестиком тоже могу. Но не хочу. Меня жизнь заставила этому научиться. Но своим детям я такого опыта ни за что не пожелаю.
– Мам, почему ты все-таки решила, что нужна кремация? – спросила я.
– Не хочу, чтобы ты ко мне таскалась и тем более внуки, – ответила мама. – Ты же ответственная, будешь приезжать, цветы сажать, зачем тебе? Ты должна работать, делом заниматься. А проведешь полдня на кладбище, потом еще три лежать пластом будешь. Я знаю, еле бабушкины похороны перенесла. Думала, сама рядом лягу. Ты маленькая была, не на кого было тебя оставить. Вряд ли помнишь.
Я помнила, и очень хорошо. Мы тогда жили на Севере в только строящемся городке. Помню нескончаемый холод, свои отмороженные руки, пальцы, похожие на сосиски, примерзшие к ногам колготки. Вечно пьяную учительницу музыки и руководительницу хора, оказавшуюся шизофреничкой. Впрочем, все об этом знали. Никто не удивился, когда ее забрали прямо с урока. Мама вдруг сообщила, что уезжает. Я не удивилась – она так поступала всегда. Я осталась на попечении соседки по квартире: нам довелось жить в подобии коммуналки – мы с мамой в одной комнате, в другой – тетя Галя.
Тетя Галя вспомнила, что должна за мной вроде как приглядывать, когда пришлось вызывать сантехника – унитаз засорился. У меня началась менструация, я думала, что умираю. Мама со мной никогда об этом не разговаривала. Кажется, она думала, что я должна знать обо всем с рождения. Простыню я кое-как застирала, а разрезанное на куски полотенце смыла в унитаз. Про менструацию мне рассказывала не тетя Галя, а сантехник дядя Леша – отец трех дочерей. Как он говорил, у него все время над головой тряпки в доме висят. Он показал, как складывать марлю, как вкладывать вату. Как и чем лучше стирать – именно холодной водой и хозяйственным мылом. Только не горячей. Он же строго велел тете Гале дать мне вату и марлю – мол, мать приедет, с ней и рассчитаетесь. Дядя Леша же научил сворачивать вату аккуратно, заматывать в туалетную бумагу и после этого выбрасывать. Рассказал про цикл, велел обводить в календаре дату начала менструации, следить за регулярностью и обильностью. Я была в шоке, по-другому и не скажешь. Узнать от мужчины-сантехника то, что должна была узнать от матери, – это точно удивительный опыт.
Дядя Леша заходил в дом часто – то в одном подъезде прорвало трубу, то в другом засорилась раковина. Всегда поднимался к нам в квартиру и спрашивал, как я себя чувствую. Расспрашивал про менструацию, есть ли боли, насколько обильные выделения. Однажды разговор подслушала тетя Галя и решила, что дядя Леша – маньяк. Рассказала моей маме про тот случай, когда она была в отъезде. Мама тут же оправилась в милицию, и дядю Лешу вызвали на допрос. Он со всем соглашался: да, интересовался, да, спрашивал. Почему? Потому что на Большой земле работал врачом-гинекологом. Был уволен с «волчьим билетом». Умерла его пациентка, больнице не нужны были проблемы. Он не был виноват. Переехал на Север, чтобы заработать. Гинекологи в новом поселении пока не требовались, а сантехники оказались очень нужны. На меня он обратил внимание, потому что выделения были слишком обильные и нехарактерные. Я была бледной, явно страдала от боли. Требовались анализы. Проверить. Риск геморрагического шока. Во время родов – огромной кровопотери. Какой резус-фактор? Какой семейный анамнез? Есть ли случаи срочных родов? Все это дядя Леша спрашивал у моей мамы в ледяном подвале, который временно приспособили под тюремную камеру.
Дядю Лешу я вспоминала часто. Он во всем оказался прав. Роды были срочные, и первые, и вторые. Но я настаивала на госпитализации заранее, за любые деньги, под любым предлогом, что списывали на нервное состояние. Резус-фактор – отрицательный, то есть еще и резус-конфликт. После первых родов мне делали переливание крови, после вторых еле восстановили, велев больше не показываться на пороге роддома. Не выходят. Меня. Я до сих пор сижу на гормонах.
ebooksa