Мужья для Эйры

22
18
20
22
24
26
28
30

Кай

— Эй! Наковальня плачет, как недоласканная Гея! За что ты ее так? — опираясь на корявый посох, глава поселения отшельников становится в тени навеса и ведет носом по воздуху. На вид старик дряхлый, что иссохшееся полено, но на деле пятерых быков уложит.

Замираю с молотом в руке и только сейчас чувствую, как ноет натруженное запястье.

— Ты бы нервы свои успокоил, сынок. Вон у речки парни за каллиграфию сели.

Каллиграфия в нашей деревне, как способ сублимировать нерастраченную сексуальную энергию. Впрочем, как и все остальные занятия в здешних местах.

— Пробовал! — смахиваю пот и тянусь рукой за кувшином с водой. Вены вздуты, кожа покрыта испариной. И с чего я, спрашивается, себя извожу? — не помогает каллиграфия.

— Ну так с надо было с Миртом к барышням наведаться, — хихикает в усы старик. Видимо, вспоминает, как сам на прошлой неделе на спутник к своей зазнобе гонял.

Взглядом прошу его заткнуться и выливаю согретую солнцем воду себе на голову. Легче не становится.

Арктус подтягивает рясу, чтобы поудобнее устроиться на пне, и продолжает меня разглядывать. Чует, что хреново мне.

— Не пойму… — прищуривает синие глаза и трет бороду, — но, кажись, не в барышнях дело.

Цокаю, подняв глаза к деревянному навесу над кузницей. В голове гул, будто по моей башке пару раз молот прилетел. Разминаю затекшую шею, и только хуже становится. А старик все домыслы озвучивает. И без него тошно, он еще добавляет. Но отправить старца подальше в лес не решаюсь. Он хоть и выбешивает своей назойливостью, но часто дело говорит. Да и вообще, уважаем нами.

— Тревогу чую. Но не твоя она.

— Не моя, — соглашаюсь, опускаясь без сил на бревно, — в том то и дело, что не моя. А мотает меня!

Я с детства обладаю способностью чувствовать людей, считывать их эмоции. Часто это умение можно назвать даром. Я обычный врач, а моя природная сила помогает найти причину переживаний человека, убрать мысли, от которых образуется болезнь. Но в такие минуты, как сейчас, это сущее наказание. Я чувствую чью-то беду, но даже понять, чья она, не в силах.

Третий день я не могу нормально спать, в сердце страх. Вместо аппетита тошнота. А в мыслях сплошная безнадега. Это несвойственное мне состояние порядком поднадоело. Поначалу пытался отвлечься рыбалкой — тишина пугала. Пошел на охоту — так и вовсе плакать захотелось. Сел за каллиграфию — руки задрожали. Вот в кузницу пришел, нож закончить, так сдуру чуть без ноги не остался. Какого демона со мной происходит?!

— Да…дела… — выдыхает старик и чертит концом посоха узоры на пыли.

— И среди нас таких обреченных нет вроде… — мыслит вслух старец, — а может, Гея, Мать наша, опять хворобу на тебя наслала со своими черными ведьмами? Никак не успокоится, что отказал ты ей. А эта могла! Могла…Обиженная баба и не на такое способна.

Способна…Но не она это. Я ее магию на раз отсекаю. Здесь что-то другое.

— Ничего…эта ночь покажет, — кивает Арктус, соглашаясь со своим предположением, а я скептически ухмыляюсь. Покажет. Если не сведет с ума окончательно.

С нетерпением жду «этой ночи», чтобы вырубиться. Я так измотал тело, что вот-вот сдохну, а сон не идет. Места мало мне. Будто в замкнутом пространстве нахожусь и воздуха нет. Выбираюсь из хижины и ложусь на траву под звездами.