Дор улыбнулся, словно вспомнил что-то из далекого прошлого, оглядел приборы и принялся включать тумблеры. Треск, писк, голоса…мгновенно работающие приемники создали какофонию, из-за которой помещение казалось, сократилось вдвое, но Маркус быстро исправил оплошность сына, снизив шум, открутив круглую черную ручку влево.
— Д. Ф. 505, — скомандовал отец, и Дор, надев наушники, пробежался пальцами по кнопкам, от чего на крошечных черных мониторах возникли световые полоски.
Дор прижал динамик плотнее к уху, и, замерев, вслушивался в чьи-то переговоры. Его ничего не выражающий взгляд пугал. Я смотрела на Шанго, зная, что благодаря их связи с Дором он слышит то же, что и его атмос, поэтому пыталась получить объяснения от него, но скорбящий взгляд моего мужчины говорил лучше слов.
Маркус осторожно надел на меня наушники с заклеенной перемычкой, и поджав губы, опустил взгляд.
— Здесь запись последних минут их жизни. Если сможешь, прослушай до конца.
Дор снова нажал нужную комбинацию. Противный кратковременный свист, бьющий по перепонкам, заставил съежиться, но сквозь звон в ушах послышался тихий разговор.
Незнакомый голос. Будто я случайно поймала волну чьих-то переговоров, как когда-то в детстве, вместе с дедушкой в его гараже, пропахшем бензином. И только восторженные мурашки по спине, от того, что я сейчас узнаю чью-то тайну.
Несколько секунд тишины.
В этом голосе столько горечи…Жажды жить. Дышать. Любить…И даже я сквозь годы чувствую боль этого человека.
Второй пытается держаться, это слышно по неестественно смеющемуся голосу, а мне становится труднее дышать, будто это мой корабль атакуют, будто я должна умереть.
При упоминании имени моей мамы что-то острое вонзается в грудь.
Правда. Все, что я слышу правда. И каждое мгновение эта правда затягивает удавку на шее туже.