Жестокая болезнь

Панель издает звуковой сигнал, и она открывает маленькую черную дверцу, доставая ключ.

Я оглядываю оживленную четырехполосную улицу. Никто не смотрит, никому нет дела. Кто вламывается в крематорий для животных? И все же я не могу игнорировать напряжение, сковывающее мой позвоночник.

— Здесь слишком многолюдно, — говорю я, когда она открывает дверь.

— Ты привык к своей среде обитания. К своему жуткому лесу. Что ж, этот город — мой лес. Я знаю, как действовать незаметно, — она включает фонарик на телефоне.

Интерьер такой, как должен выглядеть обычный крематорий для домашних животных. Миниатюрные шкатулки. Голые кирпичные стены с несколькими полками с рамками для фотографий и игрушки для животных. Обычный письменный стол. Запах льняного масла, используемого для полировки дерева, смешивается с сухим ароматом какой-то золы. Под ним витает еще один отчетливый запах экскрементов животных. Я поджимаю губы.

Фасад заведения оформлен как торговая лавка, с урнами и рамами для картин, даже деревянными ящиками с надписями. Я полагаю, скорбящие владельцы домашних животных хотят похоронить своих питомцев как близких, с воспоминаниями и дорогими сердцу предметами, помещая их в удобные, обшитые атласом гробики и наблюдая, как их закатывают в камеру для кремации.

Блейкли стоит над столом, направив свет на ноутбук. Надевает пару одноразовых перчаток и открывает его.

— Я проверю, когда назначена следующая кремация.

Что позволяет мне осмотреть само помещение. Я достаю свой телефон, проверяя, включен ли он в режим полета, чтобы меня не засекли в этом месте. Когда проталкиваюсь через двойные двери в подсобку, острый запах антисептика щиплет нос. Я с большим сомнением отношусь к такому плану.

Есть другие способы создать температуру, необходимую для сжигания останков вместо того, чтобы рисковать перевозкой костей в город, а затем выгружать их в здание. Где любой может стать свидетелем. Существует слишком много неизвестных переменных и непредвиденных обстоятельств; кажется, что контроля у нас вообще нет.

Я ученый. Я занимаюсь научным решением проблем. Отказываясь от этого метода, поворачиваюсь, когда мои уши пронзает звук.

Характерное тиканье секундной стрелки эхом разносится по темной комнате.

Я перестаю двигаться, осознавая неестественную тишину, абсолютную черноту, давящую на меня со всех углов. Сосредоточившись на звуке, я пытаюсь понять, действительно ли тикают настенные часы, или это проявление моего беспокойства.

У меня резко ноет икра. Чем громче становится звук, тем сильнее боль. Подобно фантомной боли в отсутствующей конечности, призрак старинных «Ролексов» напоминает, что наше время ограничено.

Невротическая потребность найти источник напрягает мышцы, и я включаю телефон, направляясь дальше в комнату. Надо быть внимательнее к звукам в передней части здания — движениям Блейкли, входной двери, — но я настроен на чистый щелчок, рассекающий воздух, притягивающий меня к центру, где блестит какой-то предмет.

Я стою как вкопанный.

Легкие горят, я хватаюсь за воздух, давление чуть не разрывает грудную клетку.

Я снова в темной комнате своей хижины. Стены черные, как уголь, единственным источником света являются часы с маятником, которые, кажется, летают повсюду. В моей руке ощущается знакомая тяжесть. Не успокаивающая, но привычная, как доза наркотика, которую невозможно вывести из организма. Токсичная, но облегчающая горькую тоску по дому.

Я знаю, что это за объект… но также знаю, что это просто невозможно.

Я уничтожил свои карманные часы.