Серый меланхолично помахивал хвостом, устроившись в большой яме, вырытой им, судя по его виду, собственноручно. Я задумалась: уместно ли к собаке применить слово «собственноручно» или правильнее будет «собственнолапно»? Пока мой мозг был занят филологическими изысканиями, голова Серого приподнялась и розовый язык быстро облизал покрытый землей нос.
– Привет, – сказала я. – Давай наконец с тобой подружимся.
Серый навострил уши, но впервые не оскалился. Я присела на бревно чуть поодаль и разгладила длинную юбку.
– Понимаешь, я не виновата в том, что попала сюда. Я понятия не имею, как это случилось. И ты даже представить себе не можешь, как мне хочется вернуться, – я почувствовала, как горло перехватило, и подняла лицо к небу, цепляясь взглядом за розовеющие облака. – Мне страшно здесь, Серый… Вот вчера еще не было так страшно, а сегодня… Меня ждет неизвестно что. Понимаешь? Здесь мне все чужое. И я вообще никому не нужна. То есть нужна, но не я. А дома я нужна. Наверное. У меня там родители, друзья, интересная работа… Там дом!
Я говорила все это и отчетливо понимала, что мир, о котором я рассказываю Серому, сейчас даже мне самой кажется призрачным и ненастоящим. Словно это он был когда-то придуман, а настоящий – вот этот. Я посмотрела на настороженного пса, неотрывно следящего за мной, словно он и вправду понимал, о чем я ему рассказываю, и вздохнула:
– Ждешь хозяйку? Да?
Серый тревожно повел ушами и понюхал воздух.
– Или уже не ждешь? Говорят, собаки чувствуют, когда что-то случается. Ты чувствуешь, да? Сразу понял, что ее нет?
Пес опустил голову, пристроив морду на вытянутые лапы, прижал уши и вдруг заскулил. Тоненький жалобный звук, казалось, никак не мог исходить от этого огромного зверя. Тем страшнее он звучал в предзакатном воздухе. Словно реквием по всему, что уже никогда не случится. Я зажмурилась, борясь с желанием зажать уши. Значит, не врут те, кто рассказывает душещипательные истории про преданность и верность. Значит, собаки всё понимают и всё чувствуют. Я сглотнула, почувствовав комок в горле. Так плохо мне не было даже в ту минуту, когда я впервые смотрела в глаза Радиму и понимала, что он обманывается, продолжая любить ту, которой уже нет. Серый не обманывался. Он знал. И я почувствовала вину.
– Ты прости меня, что так получилось, – попросила я пса.
Казалось, он понял: вдруг встал и встряхнулся – пыль разлетелась в разные стороны. На меня, не мигая, уставились синие глаза. В них не было злости, не было ярости. Только нечеловеческая тоска.
– Серый… Серенький… Ты прости, – повторила я и, повинуясь какому-то порыву, шагнула навстречу зверю.
Мохнатые уши шевельнулись, прижимаясь к голове, но я не остановилась. Я все время задавалась вопросом, похож ли мой голос на голос Всемилы. И кажется, в эту минуту получила ответ. Серый понимал, что перед ним другой человек. Об этом говорили его обоняние, зрение, но слух подводил. Я вспомнила, что собакам нельзя показывать страх. Но в тот момент я не боялась. Мелькнула шальная мысль, что он с легкостью может перегрызть мне горло, но почему-то я знала, что этого не произойдет. А если и произойдет, ну что ж… Все закончится. Сегодня мне почти этого хотелось.
Моя рука коснулась жесткой шерсти, я почти физически ощутила напряжение Серого. Но ничего не произошло. Влажный нос ткнулся мне в руку, испачкав землей. Я запустила пальцы в густую шерсть, негромко приговаривая что-то. Серый поднял морду. Он не признал меня хозяйкой, но мне показалось, что в тот миг мы друг друга поняли. Остаток вечера я просидела у собачьей будки, перебирая густую шерсть на загривке и думая о том, что мы с Серым одинаково одиноки в этом мире.
Несмотря на свою маленькую победу, я засып
– Почему ты не любишь князя? – вырвалось у меня.
Добронега выронила ложку и подняла на меня взгляд. Я замерла, испугавшись, что чем-то себя выдала. Может, эта история отлично известна Всемиле? Может…
– Тебе почудилось, дочка, – натянуто улыбнулась Добронега, поправляя платок. – Нездоровится мне что-то. Я сейчас к Милославе схожу, проведаю да отдохну после.
Мне оставалось только вздохнуть. Еще одна загадка в копилку. Но думать о ней уже не было ни сил, ни желания. Я ощутила укол тревоги, никак не связанный с этим местом. Словно что-то из другой жизни, что-то… Я попыталась ухватиться за это ощущение, но у меня ничего не получилось.
В покоях Всемилы я долго выбирала наряд. Меня не пригласили встречать корабль князя. Оно и понятно. Кто я тут такая? Но все-таки я выбрала платье, отличное от тех, что носила каждый день. Впрочем, отличалось оно лишь узором. По вороту, краю рукавов и подолу тянулась невозможно красивая вязь. Я задумалась: вышивала ли его Всемила, и если да (а скорее всего, так и было), то каким образом эта весьма неприятная девушка могла создавать такие удивительные вещи? В узоре, казалось бы, не было ничего необычного: просто тонкие изогнутые линии, переплетающиеся хаотично, без всякой системы. Но оторвать глаз от него было невозможно. Так же как от бусин, вырезанных Альгидрасом. Я с удивлением поняла, что узоры чем-то похожи между собой. Но так как это платье лежало в тех же сундуках, что и обычные вещи Всемилы, я рассудила, что это вряд ли наряд для особых случаев. Появиться в свадебном платье было бы неловко. «Впрочем, где жених, там и свадебное платье», – нервно усмехнулась я.