И оживут слова

Добронега не сказала ни слова в укор. Сама провела по дому. Сама натопила баню. И как к кровинушке привязалась к молчаливой и улыбчивой Найдёне. И горевала, как по кровной сестрице, когда спустя две зимы увяла та, как цветок полевой, оставив после себя маленькую дочку – Всемилушку.

На чашах весов быль и небыль; натянуты нервы, –На будущем дымка, а прошлого будто не стало.Ты больше не автор, ты даже не главный, не первый…Вот только судьбе показалось и этого мало.

Глава 5

Следующие несколько дней были похожи один на другой. Организм поправлялся медленно. Все время хотелось спать, и не последнюю роль в этом играли отвары, вливаемые в меня Добронегой. Мне казалось, что я на всю оставшуюся жизнь пропитаюсь этим горьковатым запахом. Но все же молодое тело хотело жить, несмотря на ужас, с которым никак не мог смириться разум.

Что-то случилось в мире, если он вот так просто встал с ног на голову. Рациональная часть меня понимала, что все это – дурной сон, который вот-вот должен закончиться, но интуитивно я чувствовала, что все вокруг настоящее.

Мать Радимира приняла мою истерику как должное, сказав, что слезы после пережитого – это хорошо, они очистят, а мне самой непременно нужно все забыть, как страшный сон. «Ты теперь в безопасности, доченька!» – она повторяла это раз за разом, сводя меня с ума. Я из последних сил боролась с желанием заткнуть уши, чтобы не слышать ее негромкого голоса. Почему-то оттого, что голос звучал совсем рядом и был таким… настоящим, полным заботы, все произошедшее казалось чудовищным. Ее голос словно утверждал эту реальность как единственно возможную, и я уже не могла с уверенностью сказать, что не сошла с ума.

Когда я бодрствовала, Добронега находилась при мне неотлучно, не давая мне ни на минуту остаться наедине со своими мыслями. Она будто невзначай напомнила свое имя, решив, что от потрясения я немножко не в себе. Но самым чудовищным было то, что этого и не требовалось, – я и так ее знала. Хотя «знала» – немного не то слово. Это были очень странные ощущения. Я попыталась вспомнить все, что мне было известно. До того момента мне казалось, что я помню свой текст наизусть, ведь я его писала: каждую строчку, каждую буковку… На деле же всплывали какие-то отрывки, кусочки истории – как мозаика. Цельная картина никак не желала складываться. Возможно, я слишком многого хотела от своего измученного мозга, ведь, для того чтобы составить общую картину, мне нужны были время, силы и хоть какое-то уединение, а ничего из этого у меня не было.

Едва Добронега родилась, как была сосватана за старшего брата Всеслава. Суженого довелось увидеть один-единственный раз – за полгода до назначенного на осень свадебного обряда. Улыбчивый Всеволод ей страсть как понравился, и она не знала, как и благодарить Мать-землю за такой родительский выбор. Дни стали светлее, а мир – больше. И каждый восход солнца приближал к назначенному дню. Было ей грустно от близкого расставания с родительским домом, но и ужасно интересно. Немножко страшно. Но это ведь всегда так. Главное – что он будет рядом: высокий, красивый, страсть какой взрослый и сильный, – всем подружкам на зависть. Порой казалось, что это все – сладкий сон, и было страшно проснуться. А ну как ничего этого нет? Да, видно, и вправду была она в те дни как в дреме, раз позабыла, что неспокойно вокруг и враг к родной земле уже который год подбирается. А ей всё мечтания глупые, сны. А сон – он и есть сон. Не хочешь, а все одно пройдет.

За три седмицы до свадебного пира Всеволод погиб в бою – и будто солнце зашло. Добронеге казалось, что жизнь непременно должна закончиться и ничего радостного в ней больше не будет. Было ей в ту пору пятнадцать зим.

А спустя еще полгода прибыли сваты, и вновь родичи Всеволода. Но на этот раз мать украдкой указала на высокого молчаливого юнца едва старше самой Добронеги. Юнец ей совсем не понравился, хоть и был как две капли воды похож на милого суженого. Только что эта схожесть, коль нет той улыбки, от которой сердце замирает, нет тех речей – уверенных, взрослых? Младший брат только и делал, что смотрел в пол да коротко отвечал на вопросы родичей. На то он и младший…

Но родители решили по-своему: по осени сваты прибыли вновь – и простилась Добронега с материнским домом, оплакала вместе с подружками свою прежнюю жизнь, как испокон веков делалось, и с тяжелым сердцем покинула родной город. Что-то теперь будет? Ни радостного ожидания, ни улыбки родной в конце пути, только страшно да пусто. После шести дней в тряской повозке она увидела высокие бревенчатые стены, выросшие у векового леса.

– Вот теперь твой дом, – сказал тогда старый дядька ее будущего мужа.

А когда из отворенных ворот вышли сам воевода – отец Всеслава – да его родичи, Добронега вдруг расплакалась, хоть и не должно было. Слезы оставались в материнском доме, а в новый дом входить надобно было с радостью. Но так непохож был этот огромный город за высокими стенами на ее родной, с детства знакомый, что аж сердце защемило. И не было Всеволода, чтобы скрасить улыбкой эту новую жизнь.

Потом Добронега не раз вспоминала тот день – день, принесший ей счастье быть женой, матерью… быть любимой. Потому что очень скоро дороже Всеслава не стало для нее человека на земле, разве что родители, так те далеко остались, а он – здесь, рядом. Добронега вошла хозяйкой в просторный, недавно выстроенный дом. Она так ни разу и не спросила, для кого его строили: для Всеволода или же для его младшего брата. Перун распорядился так, что она вошла сюда женой Всеслава. И ни на миг о том не пожалела. Потому что младший – он ведь не значит худший, просто другой. Говорил немного, да все по делу, улыбался иначе, но смотрел так, что Добронега себя одной-единственной на всем белом свете видела.

Одно худо было: совсем скоро пришлось Всеславу стать воеводой после отца. Да с той поры молодая жена проводила день за днем в уютном тереме одна. Только кто же виноват, что замужество ее совпало с бедой, пришедшей на родную землю? На такое не ропщут. Всеслав бывал дома нечасто и не подолгу: седмицу-две радовал, как солнышко, – и снова одна, пока не появился сынок Радим. И тогда солнышко в доме поселилось навсегда.

Я снова и снова прокручивала смутно знакомые строчки в голове, пытаясь хоть как-то сопоставить то, что я помнила, с этой сумасшедшей действительностью. Каким-то странным образом меня окружали… придуманные мной герои. Смешно, правда? Но чувство юмора никак не желало включаться в эту игру, а каждая попытка проанализировать ситуацию и найти логическое объяснение произошедшему заканчивалась головной болью и желанием умереть, не сходя с места. Прямо на этой кровати, пахнущей сухими травами. У меня даже появилась мысль, что, может быть, я… уже… Вот только я не слышала, чтобы после смерти человек попадал в выдуманный им мир.

У меня не было ни малейшей догадки о том, почему это случилось, и я понятия не имела, как такое вообще возможно, поэтому решила пока принять ситуацию без объяснений. Кому будет лучше, если я сойду с ума от страха? Я попыталась составить некое подобие плана: изучить это место, понять, как много я знаю об этих людях на самом деле и что из моих знаний совпадает с действительностью, а потом… И мой план прочно застопорился на слове «потом». Во всех книгах обязательно бывает «потом». Правильно? Однако в моем случае было одно маленькое «но»: в каждой книге это самое «потом» напрямую зависит от воли автора, а как раз автора у этой истории теперь не стало.

Если говорить о фактах, я знала общую биографию Добронеги, знала, как выглядит дом, в котором она живет, знала, как зовут большелапого свирепого пса во дворе, и я… ничего не знала, потому что передо мной были не одинаковые символы на экране монитора, а люди – разные… живые.

Добронега строго-настрого запретила мне подниматься с постели, сказав, что лучшее лекарство – отдых, поэтому я просто лежала, слушала ее рассказы о людях, которые должны были быть мне знакомы, и пыталась набраться сил. Полузнакомые имена и названия перепутывались в голове, не отзываясь ничем, кроме пульсирующей боли в висках. Наверное, я слишком понадеялась на память и мистические совпадения. А действительность вряд ли будет соответствовать моим представлениям.

Ночью мне снился кошмар, в котором незнакомые люди со смутно-знакомыми именами кричали: «Лгунья! Лгунья! На костер ее!» Я проснулась в холодном поту и, кажется, с криком, потому что в комнату почти тут же вбежала Добронега с кованой лампой в руке и стала говорить что-то ласковое, успокаивающее. Я слушала ее голос, повторяла, что все хорошо, и изо всех сил пыталась отогнать прочь липкий страх, а в голове билось неуместное: «Как здесь наказывают за такой обман? Что мне грозит, когда все раскроется?» С одной стороны, объективно, я никого не обманывала. Это было просто чудовищное заблуждение: они сами решили, что я Всемила! С другой стороны, если дойдет до дела, то вряд ли кого-то будут волновать подобные мелочи.

Мне с трудом удалось убедить Добронегу в том, что все в порядке и со мной не нужно сидеть. Она тихо вышла, а я принялась разглядывать тени на невысоком потолке, стараясь унять сердцебиение. Я получила день отсрочки. Но везение не может длиться вечно. Когда-нибудь мне придется выйти из этой комнаты. Я всхлипнула от жалости к себе. Мне дико захотелось домой. Каждой клеточкой своего тела я вдруг почувствовала, насколько больна, устала и насколько одинока здесь, в месте, которое представлялось мне чуть ли не райским садом.