— Я бы хотел, чтобы вы просмотрели журналы на ваших столах и вырвали все, что вам нравится или вызывает какую-либо реакцию. Неважно, что это. Нет ни правильного, ни неправильного.
Я беру первый журнал и начинаю листать страницы.
Кто я? Я снова и снова мысленно повторяю этот вопрос. Мое сердце учащенно бьется, когда я дохожу до конца первого, не вырвав ни одной страницы. Стараясь не паниковать, я тянусь за другим журналом. Почему меня должно волновать, что я не могу иметь отношения ни к чему в глянцевом журнале? Может, это и хорошо.
Кажется, ни у кого больше нет этой проблемы. Страницы непринужденно рвутся, и каждая из них ощущается как удар в мою разбитую личность.
Джош наклоняется и шепчет мне на ухо.
— Эмерсон, все хорошо, — он опускает свою руку на мою, возможно, сознавая, что я близка к бегству.
— Я больше не знаю, кто я, — шепчу.
— Я помогу тебе это выяснить. Ладно?
Киваю, с трудом сдерживая слезы, и делаю несколько глубоких вдохов.
— Спасибо.
Я не могу смотреть на него, когда он встает, но легкое пожатие плеча дает мне понять, что я услышана. Физический контакт заставляет все мое тело пылать, вызывая оба сильных чувства, которые я нарисовала раньше.
Что-то существенное во мне начало меняться. Я люблю Мереки всем сердцем, но моя жизнь проходит мимо, а он ускользает все дальше и дальше. Он всегда хотел, чтобы я была сильной и боролась за свои мечты, никогда не отказываясь от чего-то большего. С этой мыслью я следующим вечером открываю дверь галереи с ясной головой и полным надежды сердцем.
— Всех с возвращением, — говорит Джош голосом, от которого мое сердце учащенно бьется. — Сегодняшний урок посвящен самовыражению. То, что вы здесь делаете, очень личное, и это абсолютно безопасное место. Мы постоянно меняющиеся существа, и важно прислушиваться к своему внутреннему голосу. Нет никого, кто был бы честнее с вами, если бы вы позволили себя слушать.
Мне это не нравится. С моим внутренним голосом лучше не шутить.
Джош продолжает.
— Если бы вам пришлось описывать себя, что бы вы сделали? Какие слова использовали?
Зои вскидывает руку.
— Боксерская груша, уборщик, таксист, — она делает короткую паузу. — Я чувствовала себя боксерской грушей для моей семьи в разных отношениях в течение почти двух десятилетий, и я так устала. Но я позволила этому случиться, и я не виню их.
— Зои, это упражнение будет для тебя идеальным, — говорит Джош, жестом приглашая нас собраться вместе.
Мы все подходим к Зои. Джош ставит на мольберт чистый холст. Он окунает кисть в чернила и протягивает ее Зои, нервно оглядывающуюся по сторонам.