— Вот такая я добрая.
— Таскаешься за мной хвостиком.
— Спасаюсь от скуки. И ты сам позвал. Кому-то нужно было…
— Прямо норовишь покрасоваться в неглиже, сама выпрыгиваешь из одёжек. — Уколол, гад.
— Просто пофиг. Люблю эпатировать публику. Хочешь, разденусь, полюбуешься, заценишь? Мне даже интересно услышать твоё мнение.
— И при этом ты говоришь, что я тебя не интересую?
— Абсолютно. — Тянусь к его уху и стараюсь прошептать как можно нежнее. — Я больше по девочкам.
Хохочу, наблюдая его растерянность.
— Извини. — Он отпускает меня, улыбается. — Один–один.
— В смысле?
— Уела.
Математик долбаный, ничего, что ты меня в самолюбие поимел уже минимум трижды? Ладно, еще не вечер.
— Чего ты испугался? Я не говорю, что ты сделал что-то плохое. — Сама возвращаю его руки на свою талию. — Не говорю, что твои объятия мне не приятны. Но не возбуждает.
— Хорошо. — Он улыбается. — так ты больше или только по девочкам.
— Ис-клю-чи-тель-но! — Декламирую по слогам.
По дороге он продолжает интересоваться моими пристрастиями, спрашивает то-сё и в конце концов до фуры я успеваю рассказать и о большой любви с четырнадцати лет, и о том, что меня привело в тот злосчастный вечер в одиночестве в клуб и подтолкнуло нажраться до потери пульса.
— Так что, как видишь, у нас всё, как у людей – любовь, измены и страдания.
— Сочувствую. — Его улыбка действительно с каким-то сожалением.
В лагере ровным счётом ничего не происходит. Краш забирается в кабину фуры и обследует её. Бурную радость вызывает баклажка воды и ящик с лапшой в пакетиках, все голодны и с удовольствием всухомятку жуют скрученные спиральки.
— Всё, я ушел спать. — Он берется за поручень, чтобы подняться в высокую кабину.