Неоновые боги

Усилием воли я заставляю себя стоять на месте, чтобы не сорваться и не убежать. Мне все равно не удалось бы уйти далеко. Мама преграждает мне путь. И пестрая толпа наблюдает за развернувшимся действом, как стая стервятников, почуявших запах крови. Больше всего эта свора любит драму, и сцена с участием Деметры и Зевса будет иметь последствия, с которыми мне совсем не хочется столкнуться. В лучшем случае мать разозлится. А в худшем я рискую оказаться в заголовках желтой прессы, что доставит мне еще больше неприятностей. Разумнее просто переждать, пока не смогу уйти.

Улыбка Зевса кажется слишком теплой.

– Персефона. Ты прекрасно выглядишь сегодня.

Сердце бьется в груди, как птица, пытающаяся вырваться из клетки.

– Спасибо, – бормочу я.

Мне нужно успокоиться, усмирить эмоции. У Зевса репутация человека, который наслаждается страданиями тех, кто слабее его. Я не доставлю ему удовольствия узнать, что он пугает меня. Это единственная моя сила в сложившейся ситуации, и я не стану от нее отказываться.

Он подходит ближе, вторгаясь в мое личное пространство, и понижает голос.

– Я рад, что мне наконец-то выпала возможность поговорить с тобой. Уже несколько месяцев я пытаюсь тебя поймать, – улыбаются лишь его губы, но не глаза. – Достаточно долго, чтобы я начал думать, что ты меня избегаешь.

– Конечно нет.

Мне не отступить назад, не толкнув при этом маму… но пару мгновений я всерьез рассматриваю такой вариант. Мать никогда мне не простит, если я устрою сцену на глазах у всемогущего Зевса. Выкручивайся. Ты сможешь. Выдавив ослепительную улыбку, я начинаю повторять мантру, которая помогла мне пережить весь прошлый год.

Три месяца. Всего девяносто дней отделяют меня от свободы. Через девяносто дней я получу доступ к своему трастовому фонду и с его помощью сбегу из Олимпа. Я могу это пережить. Я переживу.

Зевс буквально лучится светом, весь превращается в теплую искренность.

– Знаю, что это не самый традиционный подход, но пора сделать объявление.

– Объявление? – моргаю я.

– Да, Персефона. – Мама подходит ближе, грозно на меня глядя. – Объявление.

Она пытается передать мне какое-то сообщение, но я никак не могу понять, о чем речь.

Зевс снова берет меня за руку, а мама чуть ли не толкает за ним в центр зала. Я бросаю безумный взгляд на сестру, но ее глаза так же широко распахнуты. Что происходит?

Люди замолкают, когда мы проходим мимо, а их взгляды тысячью игл вонзаются в мой затылок. В этом зале у меня нет друзей. Мать сказала бы, что я сама в этом виновата, раз не завожу знакомств, хотя она неоднократно велела мне это исправить. Я пыталась. Правда, пыталась. А месяц спустя поняла, что здесь самые жестокие оскорбления произносятся приятными словами и сопровождаются милыми улыбками. Я сдалась, когда первое же приглашение на обед закончилось тем, что мои слова переврали и поместили в заголовки сомнительных газетенок. Мне никогда не удастся так же хорошо играть в эту игру, как собравшимся в этом зале гадюкам. Меня тошнит от фальшивых масок, двусмысленных оскорблений, слов и улыбок, за которыми последует удар ножом в спину. Я хочу жить нормальной жизнью, но это невозможно, пока мать состоит в Тринадцати.

По крайней мере, это невозможно в Олимпе.

Зевс встает в центре зала и хватает бокал с шампанским, который совершенно нелепо выглядит в его большой руке, будто он собирается раздавить его одним грубым прикосновением. Он поднимает бокал, и гул последних голосов стихает. Зевс широко улыбается всем собравшимся. Легко понять, как он сохраняет преданность окружающих, несмотря на слухи, которые о нем ходят. Харизма сочится чуть ли не из его пор.